Пока я глядела на бережей, задумалась: Алекс намекал, что для меня опасность всегда есть и будет. Дед Слав думает так же.

Я жила в Пуше год за годом, гнулась под тяжестью терпения и благодарности, прятала дар… но большого страха не знала. С детской простотой твердила себе: Пуш — обиталище врачей, сплошь мирное, пропитанное спиртовым духом гуманизма. Родной дом, не идеальный, но мне и не нужно идеального.

Ни разу за семнадцать лет я не задалась очевидными вопросами! Например: разве могли в городе не знать, насколько особенный геном вынули из заморозки? Разве были причины у тех, кто затеял мое рождение, верить в мои детские трюки с ровным пульсом? Разве Юргены прибыли случайно? Нет! Они явились, чтобы забрать «товар».

Я прожила семнадцать лет без страха, вышла из города без настоящего страха… и сбежала повторно — в ужасе!

«Мой мейтар». Сказочная, детская простота слов. Улыбка сестры, ее взгляд. Все это буквально взорвало меня изнутри, я разучилась верить в самые простые слова города. Принимать самые невинные улыбки.

«Место вне мира» — так дед Слав назвал город в нашу первую встречу. И я вдруг поняла и приняла сказанное! Внутри стен Пуша воздух пропитан двуличностью, двусмысленностью и малодушием.

Зачем же дед Слав идет походом на Пуш? Зачем меня с собой тащит? Спросить бы прямо… но я не хочу ответа, который может оказаться приказом.

Весь второй день я маялась без вопросов и ответов. Мне сгодился бы ответ Алекса. Хочу знать: как он живет в мире, ведь он такой — один… Но Алекс не ответит, чую. Я бы помолчала рядом с Маем и что-то поняла, и успокоилась… Но Май не появился в тот день. И я стала задавать окольные вопросы деду Славу.

— Дед, а ты всю жизнь был чернолес? Твой дар наследный или он вырастает постепенно? Тебя заставили проявить дар? И было нельзя отказаться?

— Не наследный. Люди все ж не деревья, мы прирастаем душою к делам, а только нам дано корни свои рубить, меняться и снова расти, иначе… ежели сил достанет. Заставить человека силу свою растить нельзя. Кривая она будет, сила. И сам человек кривой станет, извернутый. Вреда от него приключится более, нежели блага. По молодости я был изрядно боевит, — дед вроде бы дремал, но вдруг оживился. — Скакуна мне привели от сердечного врага, да-а… Было дело, он плечо мне смял и руку изуродовал, я ответно голову ему, почитай, снёс. И как в ум-то вошло плашмя саблю развернуть? Не, мимо ума случилось везение: руки спроворили… иначе б не успел.

Я споткнулась. Неужели и в лесу, и на юге в степи, люди не могут жить мирно? Неужели мне почудился покой в поселке? Выходит, и тут меня могут на торг выставить? Нет! Только не дед Слав…