Вдвоем с трудом разжали застывшие челюсти Овсяненко, Хомяков ухитрился уронить капсулу, долго ползал, искал, наконец Овсяненко замедленно глотнул, после долгой паузы по его телу прокатилась дрожь, тяжелые веки начали подниматься.
Несколько мгновений он непонимающе всматривался, Енисеев видел, с каким трудом он пытается зашевелить безжизненными руками.
– Что? – прошептал Овсяненко наконец. – Что… случилось?
– Уже утро, – сказал Хомяков, – почти утро… Все равно пора вставать… Почти. Я вам привел двух пациентов. У них ужасно болят головы. Заодно можете дать что-нибудь и мне.
– Что? – не понял Овсяненко. – Что дать?
– От головы, – пояснил Хомяков. – Что-нибудь от головы.
Овсяненко, двигаясь все быстрее, выкарабкался из расщелины. Рассвет становился все заметнее, но воздух продолжал охлаждаться. Самые низкие температуры, как Енисеев помнил, всегда перед самым восходом солнца, так что их терзают не только жуткие головные боли, но и утренний холод.
– От головы, – бубнил Овсяненко, он рылся в своих запасах, – а кто-нибудь из вас слышал, что голова живет не сама по себе?.. Что та же таблетка подействует и на ноги. И на руки. И на печень… на почки тоже подействует…
Хомяков не выдержал:
– Да быстрее копайся!.. У меня как будто кости из черепа выламывают!
Овсяненко посерьезнел:
– Настолько плохо? Тогда, может быть, давайте проведем комплексное…
– Ни в коем случае, – испугался Хомяков.
Енисеев едва дождался, когда заглотил измельченную таблетку, кое-как запил, а она все застревала в горле, но боль начала отпускать, через пару минут исчезла совершенно. Забелин проглотил лекарство быстрее, умчался.
Овсяненко придержал Енисеева, скажи «а», открой рот, приложи палец ко рту, пока Енисеев не выдержал:
– Уже отступает! Я хорошо себя чувствую. Уже почти забыл, что где-то что-то болело. Можно идти?
– Идите, – ответил Овсяненко с сожалением. – Эх, хорошо бы вас на патолого-анатомический стол…
Енисеев дернулся, ему казалось, что хирург, как и он сам, никогда не вторгается в ту странную область, что зовется шуточками.
ГЛАВА 18
ГЛАВА 18