Рот ея оставил мое тело, и она девчачьи рассмеялась, ласкаючи нежною дланью твердого меня всего вокруг.
– Весь сей излишек придает моему телу больше текучести, больше полового гона, столь необходимых для танца.
– Твой певческий голос? – осведомился я.
– От пития семени, галлонами. – Она вновь рассмеялась. – Да, я знаю, что сие «чортовски глупо», но мать моя мне говорила, что лучше тонального лубриканта на свете нет.
Стало быть, вся ея видимость спонтанности скрывала под собою значительную подготовку, как и у меня. И Джесси права, от меня смердит человечьею расой. Какова иронья. Я, потративший всю жизнь свою на поощренье прощаний, – и вынужден нести в собственной коже гены человечества!
Судьба привела в мир человека, обреченного на то, чтоб на много лет стать самым преуспевающим в своем биологическом виде. Николи не существовало человека лучше – джентль мена до мозга костей.
– Дупель-
– Никогда не подавай мне причины вызывать тебя по имени во гневе, – сказал я, шутя лишь наполовину, щекоча у Джесси под подбородком.
– Слушай. – Она остановила мою руку.
Примечательно, до чего различными градацьями располагает звук в ночи. У шума есть привычка всякий день бытовать в роскоши. Когда я слышу солнечную смерть, даже есть-ли она за милю от моего присутствия, у меня возникает такое чувство, будто у меня умыкнули нечто драгоценное, прямо из-под носа, мне назло.
Но о, Ночь.
–
И так вот восприял я залп сего звука с предвкушеньем. То, о чем я ныне толкую, было брызгучим шипеньем от жарящихся живых мертвецов. Моя стервятницкая глава приподнялась. Даже в пряной моей комнате ко мне подползло изобилье «Алфа витных Пастилок», «Любовных Сердечек», «Шербетных Дибдабов», «Атласных Подушечек», «Глазок Ого-Пого», «Тигро вых Орешков» и мириад иных сластей.
К нам подлетал особый еврей.
Манера его, весь его вид, его злополучный альянс с пылающим шоколадом обещали мрачные предвестья и исключительное оживленье. С постели нашей мы наблюдали, как он приближается над крышами и сквозь
Мне хотелось его съесть.
Но сдерживал меня священный ужас.