Он подцепил двух нагих евреек, сметши их с ног их своими лязгающими иглоострыми зубьями, и духом проворным шагнул к битумному котлу, а они привольно болтались с челюсти его. Самомалейшую женщину он отшвырнул от себя в свободное паденье тряпичной куклы.

Она приземлилась прямо на вершину трубы, провалившися в ея раструб без единого слова. Оставшаяся женщина ненароком выскользнула из зубов его и пала наземь. Едва ль пропустивши такт, Жидожог закатил глаза и накинулся на нее, раскалывая ее надвое громадным своим хуем.

– Рад, что жила ты и умерла с радостью, и я возложил тебя наземь с ентузиазмом. – Он ябал ея с ревностию псины в течке, таская труп ее полукружьями, и предприятья его возбуждали тучи чорнаго пепла.

Все завыванья на воздусях и оживлявшие отрицанья техники явилися с его Мефистофелевым представленьем, и я видел, как зеваки трепетали от ужасов, многие неприкрыто плакали и испускали отходы.

– Как боги, убивать мы будем вас забавы ради. – Треснувши широкою ухмылкою, он склонился и изъял то, что от женщины оставалось, из-под себя. Скормивши неопределенную порцию тела ея себе в пасть, он храбро зажевал. В обстоятельствах сих, подумал я, уместно, что еврей пожирает еврея. – Смерть – единственное, отчего жизни наши стоит проживать, – рек он между кусками, и кольца завитых локонов его метались по хладным его чертам, а жвалы его сияли красным. – Вид смерти как суров, так и мягок, и все слова смерти мрачны и сладки.

Какая правда.

Зубы мои ноют от бремени жизни. Я истекаю семенем почасово, поры тела моего гноятся соком. Лишь жерновь занимала мя в тот миг, и я не мог не рассматривать деянья сего гиганта иначе как благотворные, исторгнутые из души, не слишком отличавшейся от моей, – естьлиб я токмо лишен был изящества и расположенья истинного джентльмена.

Ибо что есть сей мир, как не иллюзья, возведенная Поглядой-в-День из невежества и самодовольствия. Мы измышляем сии адские места ради раздутья собственной тревоги – дабы обратиться ликом своим к так называемой воспринимаемой реальности. Что еще могло бы объяснить Аушвиц как нашу избранную таску Грустного Понедельника, а нескончаемое присутствие Хитлера – как самую узнаваемую фигуру Двадцатого Века?

Я был там (как вам известно) и могу поручиться за недужную валидность лагерей. Однакоже событья, записанные полвека спустя, николи полностию не правдивы; в сем можете на меня положиться.

Единственная долгая щетинистая косица влас росла хвостом из ямочки на подбородке Царя Греха Нахренбте. По крайней мере пятнадцати футов длиною толстый волос сей, казалось, одержим собственною разумною жизнию. Он скитался скручивавшеюся змеею, елозя вкруг него, понужая большое тело его тряско колебаться. Сим пианым манером он продолжал еще несколько ярдов, после чего уставился на следующую свою добычу в кишащей толпе. Вдруг резко выпрямился, после чего быстро втянул шею и щелкнул подбородочным своим волосом, яко кнутом. Влас хлестнул, и вниз по шее еврея стекла линия крови, заставивши его вскрикнуть фальшию в высочайшей степени.