Она фыркнула.
– Попробуйте. Он предложит вам выслушать меня, а потом повесит трубку и вернется в постель.
– Значит, он так сильно вам доверяет?
– У вас ничего не выйдет, Ахмад. Можете говорить что хотите, я все равно никуда не уйду.
Он раздраженно засопел.
– Все, чего я хочу, – это чтобы меня не трогали. Неужели я многого прошу?
– Вообще-то, да, – ответила она. – И боюсь, вас не трогали слишком долго.
Повисла подозрительная пауза.
– Что вы хотите этим сказать?
– Весь квартал только о вас и говорит, Ахмад. О вас и об Амхерсте. Люди хотят знать, чем вы там занимаетесь – в одиночестве в пустом здании. Очень скоро они соберут комитеты и начнут устраивать заседания, чтобы обсудить, что с вами делать. А потом постучатся в вашу дверь.
Он издал гневный отрывистый смешок.
– А им-то какое до этого дело? Кому вообще какое до меня дело? Это вы их науськали?
– Ахмад, я три года не позволяла Маленькой Сирии явиться к вам на порог. – За дверью повисло изумленное молчание. – Но больше я не могу это делать, – продолжила она. – Вы слишком большая загадка. Они убедили себя в том, что вы представляете опасность, что любой, кто прячется от людей, наверняка должен иметь на то вескую причину.
– Я не
– Они сделают из мухи слона, – сказала Мариам. – Скажут, что владельца Амхерста никто толком не видел уже много лет. Начнут возмущаться, что он отказывается сдавать помещения в аренду, в то время как многим сирийским бизнесам хотелось бы расшириться. Будут интересоваться, почему это в здании заклеены все окна, хотя внутри ничего нет. Не преминут и обсудить его характер в целом, а также вспомнят, что когда-то он любил по ночам гулять по крышам со странной женщиной, которая не была его женой.
Он фыркнул, выведенный из себя.
– И это все? Меня попытаются выставить проходимцем и мизантропом?
– Нет. Бутроса тоже вспомнят.
– А что с Бутросом?