– Теория происхождения богов из культа живых или мертвых героев, –  ответил я.

– Совершенно верно! –  воскликнул фон Зильбер. –  Не сомневался в вас! Но из каких героев! Вспомним Геракла: мстительный и жестокий убийца, в припадке ярости перебивший собственных детей и племянников, убивший на пиру ребенка, подававшего воду, только за то, что тот перепутал чаши, истреблявший целые города за нанесенные пустячные оскорбления, но после смерти ставший богом, которому ставили алтари и молились от Крита до Тавриды! Боги всегда требовали человеческих жертв и без лишних сантиментов убивали сами.

– Но не Христос! –  внушительно заявил Дунин. –  Он не был чудовищем.

– Согласен, Герман Германович, полностью с вами согласен! Но чем с ним кончилось дело? К чему привела проповедь любви и разговоры о том, что люди не рабы божии, а друзья? Вы уж простите, если я вдруг задену вас –  ныне религиозное чувство бывает таким ранимым и нежным, что, будучи затронутым, сразу взывает к отмщению и жестоким казням, –  но не могу удержаться, чтобы не процитировать Ницше: «В сущности был только один христианин, и Он умер на кресте». И распяли его как раз те люди, которые за неделю до того приветствовали его вход в Иерусалим гимнами, славословием и бросанием своих одежд под копыта осла: они действительно верили, что к ним явился Сын Божий, истинный Царь, который поступит так, как и положено Царю и Богу –  безжалостно истребит врагов-римлян и сделает Иудею снова великой. А что получили вместо того? Разговоры о любви к ближнему и прощении врагов. Разумеется, они были разочарованы: что это за бог такой, рассуждающий о милосердии! И стали требовать освободить не его, а разбойника и убийцу, который для них понятнее, ближе и в целом роднее –  не Пилат, не первосвященники, а те самые люди, та толпа, что сначала провозглашает осанну, а потом, не получив, как осел у Леонида Андреева, ожидаемого кнута, требует казнить и распять, чтобы спустя столетия все равно сделать из него чудище, благословляющее войны и помогающее истреблять врагов.

То, что человек думает о том, чего от него хочет бог, более всего говорит о самом человеке, и уж никак не о Боге, ибо представления о божественных желаниях могут серьезно разниться даже у представителей одной конфессии: то ли следует считать себя хуже всех, то ли, напротив, указывать всем, как им жить, и третировать за инакомыслие; то ли любить врагов, то ли их ненавидеть. Если Бог и сотворил человека по своему образу и подобию, то после того тысячи лет люди создают бога, глядясь в зеркало собственных пороков, так что неудивительно, что бог у них выходит то жестоким начальственным самодуром, то бюрократом-начетником, скрупулезно подсчитывающим количество молитв и поклонов, то сварливым стариком, шипящим вслед недоступным ему очаровательным барышням: «Проссссститутка!»