Я кивнул.

– Ну вот, он про нее всем рассказывает. Понимаешь, если в этаком коллективе самому не помнить о присяге и чести, то чего от них ждать? Я могу умолчать о чем-то перед фон Зильбером, помочь по-товарищески, но ключи –  нет. Это как оружие. Прости.

Можно было, конечно, попробовать обменять на ключи Петьку с его самодеятельной службой доставки, но эту информацию я решил придержать. Такие карты лучше беречь для того, чтобы усиливать комбинации, а не разбазаривать по одной…

– Кстати, о дедушке, –  начал я.

Машенька подняла глаза. Она доверчиво смотрела на меня снизу вверх, прижимаясь к груди, и от этого я почувствовал себя препаршиво.

– Я хотел почитать его дневники и спросил о них твоего отца, а он мне отказал, представляешь? Сказал, что эти записи составляют семейную тайну или что-то вроде того.

– Папа так сказал?!

Машенька резко отпрянула.

– Не поручусь за точность формулировки, но смысл был тот.

– Папа просто не знает про них ничего, а признаваться стыдится, –  она фыркнула, а в глазах на мгновение промелькнуло что-то, похожее на презрение. –  Семейная тайна! Не понимает даже, о чем говорит. Слушай, а почему ты заинтересовался дедушкиными старыми дневниками?

– Прочел в библиотеке пару его книг по евгенике и истории вашего рода.

Я взял кочергу и принялся шевелить поленья в камине, чтобы спрятать глаза. Объятый жарким пламенем замок окончательно рухнул, развалившись пылающими углями; черный зев дымохода жадно втянул в себя искры. Тени на стенах задвигались, и мне показалось, что моя вдруг хищно осклабилась и одобрительно закивала.

– Так трогательно, что ты прочел дедушкины книги и что они тебе понравились! –  с чувством произнесла Машенька. –  Это очень, очень важно для меня, это всё знаки! Как сказал Толстой, «мы не случайно выбираем друг друга, мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании»…

– Это Фрейд.

– Обожаю тебя!

Она снова крепко обняла меня, и мы начали целоваться –  уже по-настоящему. Сейчас она пахла так, как пахнут демоны: нашим сексом, кровью и голодом.

– Я верю тебе, –  шептала она, задыхаясь, –  я знаю, что ты никогда не сделаешь мне очень больно…

– Никогда.

– И всегда защитишь меня, и не позволишь сделать мне больно другим…

– Нет, –  отвечал я. –  Не позволю.