– Дедушка говорил, что я должна стать женой героя, –  сказала Машенька.

– Но я не герой, –  возразил я.

– Нет, герой, –  серьезно ответила она, посмотрев мне в глаза. –  Ты победил волка-оборотня.

Я подумал, что Машенька единственная, кто может в такое поверить –  с прошествием времени мне самому верилось в это с трудом, –  но здесь и сейчас, ночью, у камина в старинном кладбищенском домике поверить можно было во всё, что угодно.

Упоминание дедушки отозвалось тревогой. Было понятно, что раньше или позднее –  причем, судя по той стремительности, с которой развивались события, в самое ближайшее время, –  мне предстояло объяснить Машеньке свою настоящую цель пребывания в ее родовом имении, и то, как эта цель связана с ее дедом и с ней, ибо я не забывал о своей миссии даже посреди душевной бури и рефлексии.

Отказ Аристарха Леонидовича поделиться архивами своего отца меня несколько удивил: я не предполагал, что они представляют для него какую-то действительную ценность. Впрочем, он мог просто таким образом мотивировать меня прилагать больше усилий к поискам осведомителя, которые, будем говорить прямо, не сдвинулись с места нимало. Но у меня имелось свое представление о приоритетах, и я вернулся к исследованиям подвалов Усадьбы. Разумеется, нечего было и думать перебрать по листочку залежи бумажных архивов в разваливающихся от сырости коробках и заплесневелых сундуках, что громоздились залежами во мраке на сотнях квадратных метров заброшенных подземелий. Но могли обнаружиться знаки, указывающие, в каком направлении продолжать поиски, и однажды ночью, после отбоя, я вооружился двумя фонарями и спустился вниз.

На первый взгляд, тут ничего не изменилось, но очень скоро стало понятно, что по заполненным непроницаемым мраком и сырой духотой лабиринтам брожу не только я. Вдруг пропадали узкие проходы между нагромождениями ящиков и стеллажей: кто-то явно передвигал их с какой-то неведомой целью; оказывались обрушенными и развалившимися в бесформенные груды слипшихся, сгнивших бумаг ряды картонных коробок; в толстом слое вязкой пыли, покрывавшей широкие каменные плиты пола, появлялись смазанные следы, а неподалеку от камеры, где в беспорядке были свалены рыцарские доспехи, я увидел настоящий раскоп: несколько огромных каменных плит были вывернуты из пола и в песке под ними кто-то вырыл неглубокую яму метра в два в поперечнике. Мне доподлинно было известно, что необходимости спускаться сюда не имелось ни у прислуги, ни уж тем паче у фирсов: Римма с Сережей были завалены делами на кухне, Дуняша разрывалась между уборкой, стиркой и общими трапезами, Архип торчал на конюшне, в приятном соседстве с тайником в стойле у Буцефала. Сюда мог спускаться по случаю только Герасим, но и ему, по идее, было дело только до канализационных систем, расположенных под Западной башней, и совсем не имело смысла шататься во тьме среди осыпающихся кирпичных стен и тупиковых закутков. Однажды я отчетливо услышал звуки чужого присутствия, когда пробирался где-то под пространствами центрального холла: сначала легко прошуршали шаги, потом громко топнула по каменным плитам неосторожно поставленная нога и зашелестел тихий шепот. Я мгновенно выключил фонарь и присел. Во мраке скрывались минимум двое; впрочем, как раз скрываться они особо и не собирались, явно не подозревая, что за штабелями кое-как упакованных в картон и пленку артефактов прошедших времен притаился кто-то еще. Замелькали, удаляясь, желтоватые лучи света, потом с шумом что-то обрушилось, и снова все стихло. После этого я всегда брал на эти вылазки нож, но больше никого ни разу не встретил.