Дрон пролетел над деревьями и спустился на небольшую поляну, куда выходила пересекающая лесные заросли узкая грязная полоса земли с неширокой канавой посередине, в которой стояли и ковырялись четыре человека с лопатами. Еще четверо стояли наверху и смотрели на них; кто-то курил, сидя на отвалах черной жирной земли, кто-то возился у небольшого костра рядом с маленькой зеленой палаткой. Услышав звук дрона, все повернулись к нему, подняли головы, побросали свои занятия, сорвали с головы шапки и поклонились. Кто-то перекрестился. Последнее особенно понравилось Дунину, который добавил за этот перформанс плюс к оценке, но все же поставил не «отлично», а «хорошо», посетовав, что в основе проекта опять-таки лежал презренный металл, а не возвышенная идея.

– Филипп всегда был из всех самым умным, –  сказала Машенька. –  Папа намекает все время, чтобы я обратила внимание на него, прочит мне его в женихи.

– Я думал, он хотел, чтобы ты вышла замуж за Глеба, этого мальчика, который погиб летом…

– Это сам Глеб так хотел, –  неожиданно резко ответила Машенька. –  Препротивный был парень, здоровенный, толстый, больше нашего Лаврентия, и с огромными, вечно потными руками. Сын главы какой-то важной области. Не давал мне проходу, вечно лез с предложениями выйти за него и потом с ним в эту самую область уехать. А Филипп папе нравится: неглупый, воспитанный, да и перспектив куда больше, чем у какого-нибудь губернаторского отпрыска.

Я с досадой ощутил мгновенное чувство, похожее на укол ревности.

– А тебе он нравится?

Машенька рассмеялась и звонко шлепнула меня ладошкой:

– Дурак!

Она порывисто и неловко обняла меня, прижалась и чмокнула в губы. Я чувствовал, как меня наполняет обволакивающим, расслабляющим и блаженным теплом.

– Ты единственный человек в мире, который может назвать меня дураком, и мне это понравится, –  сообщил я.

Машенька снова тихонько хихикнула.

– Ну, а как еще называть тебя, если ты глупости говоришь про каких-то моих женихов. Мне не нужен никто, кроме тебя, да и меня, если уж на то пошло, мало кто вытерпит с моей экстраполяцией.

– С чем?..

– Ну, я имею ввиду, что очень эмоциональная и у меня часто меняется настроение.

– Это называется экзальтация.

– Правда? Знаешь, меня так возбуждает, когда ты меня учишь…

Она обвила меня руками и ногами и прижала лицо к груди. Раскаленные поленья в камине завораживали мерцанием алых углей: они были похожи на объятые гудящим пожаром руины какого-то замка, в котором бесчинствовал огнедышащий змей; вот одно из них с треском переломилось, рухнуло, взметнув на мгновение огненный рой искр и горящего пепла, и пламя вспыхнуло ярче, выхватив из сумрака и резче очертив контрастными черными тенями разные мелочи, детали, на которые я не обратил внимания в первый раз: небольшая статуэтка женщины с головой львицы на ветхой этажерке в углу, длинная мотыга на стене, оставшаяся, наверное, от прежнего хозяина, и картинка в простой деревянной рамке, напоминающая витраж в домовом храме Усадьбы, только проще исполненная –  без королей, животных и осьминогов, только прекрасная Дева на троне в окружении солнца, луны и пяти звезд с пятью точками. Под стеклом рамки темнел засохший цветок фиалки.