– О да.

– Тогда я не понимаю, чего мы еще ждем, –  судя по голосу, я начинал раздражаться. –  Она маленькая притворщица, вздорная, взбалмошная и хитрая, которая обманывает, манипулирует и бывает искренней только тогда и затем, чтобы получить обожание и любовь, при этом безжалостно жестокая, опасно обидчивая, не говоря о том, что уже вряд ли принадлежит к роду человеческому…

– Она именно такая, какая нужна мне. Я рядом с ней счастлив. Уходи.

– Прогоняешь меня?

– Да.

– Без меня ты очень скоро станешь орущей от боли пустотой.

– Теперь я знаю, чем ее наполнить.

– Уверен, что будешь нужен ей без меня?

Я отвернулся к стене, закутался с головой в одеяло и закрыл глаза. В комнате еще повозились немного, а потом все затихло.

Наутро я разобрал сумку, убрал в ящик стола книгу и развесил одежду в шкафу. Мне казалось, что сейчас-то я во всем разобрался, но совсем скоро Усадьба Сфинкса вновь не просто перевернула игральную доску, но разом смешала все фигуры на ней.

* * *

В ночь на понедельник Машенька, сидя голой на кровати под балдахином, неожиданно сильным, хорошо поставленным голосом пела мне что-то джазовое, а потом сказала, что остается в Усадьбе. Утром она объявила всем об этом за завтраком. Мне она объяснила это опасениями, возникшими после моего рассказа про леди Вивиен, и тем, что чувствует себя рядом со мной в безопасности. Остальным не объяснила никак. Заметно сникший в последние дни Аристарх Леонидович отреагировал на это слабой улыбкой; воспитанники, которыми тоже владел дух апатии, отнеслись к новости равнодушно; Вера отвесила мне саркастический взгляд; единственным, кто проявил хоть какие-то чувства, оказался Вольдемар: он злобно взглянул на сестру, встал и вышел из-за стола. Сказать, что он недолюбливал Машеньку, было бы слишком мягким определением, но и она не оставалась в долгу и возвращала его с процентами, которым позавидовал бы любой инвестор.

Благодаря ей обстановка в Усадьбе несколько оживилась. Машенька взялась вести себя как настоящая маленькая хозяйка этого очень большого дома, непринужденно болтала за общими трапезами, с успехом заместив понурого Аристарха Леонидовича, который к тому же изрядно наскучил своими философскими элитаристскими монологами, и пыталась весельем несколько скрасить промозглый холод, постоянно летающую по коридорам каминную копоть, едва теплую воду по утрам в душевых и канализацию, время от времени взрывающуюся зловонными фейерверками. Она была остроумна, и объектом для шуток, как правило, выбирала своего брата; тот огрызался, скрипел зубами и бросал на сестру такие взгляды, что я невольно вспоминал про сожженную прямо у меня на лекции муху и слова Веры о том, что Вольдемар явный психопат.