– И зачем их было нужно определять?..

– Нет! –  выдохнула она. –  Конечно, дедушка считал меня особенной. Иногда мне самой кажется, что внутри меня есть что-то такое… как та тень, помнишь, о которой мы говорили? Я тоже читала те дневники, мы много вели бесед с дедом, и я прекрасно понимаю, как все это выглядит, но понятия не имею, кто и как поступал с теми… девушками после того, как находил их, и поступал ли как-то вообще! Может быть, на них как-то влияли, например, устраивали им брак, подбирая мужчин, чтобы изменить их природу, я не знаю!

У нее на глазах блеснули голубыми бриллиантами слезы. Мне стало неловко.

– Фонтан наполнялся дважды за то время, пока я был в Усадьбе, –  сказал я. –  Может быть, ты в курсе, кто сейчас делает расчеты при помощи Компендиума?

Машенька замотала головой, и одна слеза сорвалась с длинных ресниц и упала на темный переплет старой книги. Сейчас она походила не на Белую Деву, а на маленькую, перепуганную девчонку, которой устроил допрос с пристрастием строгий учитель.

– Дедушка показывал это место только мне, даже папа сюда никогда не спускался и не в курсе про систему запоров. Я точно не знаю, но между ними что-то случилось, еще до моего рождения, и дедушка всегда отзывался о папе не слишком здорово, ну… не так, как отец вообще-то должен бы говорить про сына. Вольдемара дедушка вообще не замечал, но потом родилась я, и все поменялось. Никто не знает, что мне это известно, но именно дедушка специально все сделал так, чтобы мама ушла, уехала от нас подальше и никогда не вернулась, потому что хотел воспитывать меня сам. Мне так не хватает его сейчас…

Она всхлипнула. Я обнял ее и почувствовал, как задрожали ставшие очень хрупкими плечи.

– Меня в детстве поэтому никто не любил, –  прошептала Машенька. –  Папа был раздосадован, что не оправдал дедушкиных ожиданий, а Вольдемар страшно ревновал и даже один раз пообещал убить…

Теперь уже вздрагивало и тряслось все тоненькое, почти детское тело. Я прижал Машеньку посильнее к себе и сказал:

– Пойдем отсюда, здесь адский холод…

– Поцелуй меня, –  шепнула она.

Ее губы были чуть солеными и холодными, будто лед. Мы поцеловались, потом целовались на узкой лестнице, и еще долго, долго не могли оторваться друг от друга у дверей ее девичьих покоев. Мне нужно было уходить: косых взглядов мы не боялись, то оба понимали необходимость сохранения хоть каких-то приличий, о чем не могло быть и речи, если бы кто-то увидел меня выходящим из комнат молодой госпожи, или явись мы вместе на общий завтрак.

Я вернулся к себе и лег спать, а проснулся от звуков какой-то возни в комнате. Я открыл глаза: он сидел на стуле рядом с кроватью и смотрел на меня. Было темно, но его я узнал сразу: черный, прекрасно пошитый костюм, белый треугольник рубашки –  я сам, своей же персоной.