Мгновенное осознание свершившегося несчастья мигом стряхнуло остатки тяжелой сонливости: Алина перезвонила – сначала ей не ответил никто, а потом трубку взял оперативный сотрудник полиции. Эти пять вызовов, сделанных Зоей, когда она отчаянно нуждалась в помощи, которые Алина просто-напросто проспала, рвали и резали душу, как острые зубья пилы. Да, она понимала, что ничего нельзя было бы сделать: хищник уже орудовал внутри коммунальной квартиры, превратившейся в смертоносную западню, счет шел на минуты, и полицейский наряд не мог бы приехать быстрее, да и вряд ли помог бы, разве что добавилось бы еще два трупа, попробуй они помешать убийце уйти через чердак и по крышам, как тот и сделал; и решительно невозможно было бы остановить Зою, предупредить, чтобы не приближалась к дверям, за которыми убивали ее сестру – но от этого не становилось легче.
Нет, не становилось.
Она так и не попрощалась с подругой. На кладбище, в окружении онемевших от горя родственников, оба гроба, в которых нашли последний приют две сестры, оставались закрытыми. Конечно, Алина могла попросить допустить ее в морг, но видеть Зою распростертой на прозекторском столе, под беспощадно яркой хирургической лампой, обнаженной, со страшной раной, почти полностью рассекшей шею, она не хотела – представившаяся картина была слишком яркой – и потому предпочла запомнить ее такой, как в тот последний вечер у себя дома, за чаем и лимонным печеньем, когда обе они не могли и представить, что видятся в последний раз. Довольно было того, что Лера, не решившаяся ей отказать, подтвердила механическую асфиксию как причину смерти младшей сестры Зои и страшный укус на шее, почти разорвавший аорту.
В груди каменели непролитые слезы.
Когда утром от Машеньки внезапно пришло сообщение «