— Восемь. Девять, — поправил себя Глеб.

— И сколько из них доживет до третьей печати? Ты же не думаешь, что все? А когда учеников станет больше? Сможешь ли ты справиться? Сможешь ли ты увидеть тьму во тьме? Зло во мраке? Или ошибешься и выпустишь в мир чудовище?

В этой комнате с витражными окнами, выходившими во внутренний двор старого монастыря, было тихо. Окна не пропускали и рокот колоколов, и уж тем более шумы улицы.

Поблескивало золотом распятие, напоминая о смерти и муках.

Душе.

— Не знаю, — тихо ответил Глеб. — Раньше ведь как-то справлялись. Ты знаешь, что до войны к темным относились иначе? Что было их больше даже не в разы, в десятки, в сотни раз… и что учили детей. И если верить архивам, то почти все ученики становились мастерами. И да, я думал… я представляю, что нас ждет. И понимаю, почему остальные не желают связываться с нами… но корона заинтересована…

— Мирское миру…

— Я пока в миру.

— Пока, — она осторожно коснулась руки. — Глеб, я не хочу, чтобы тебе было больно. Я знаю, что эту работу ты не оставишь другим, но сам… ты не справишься.

— Хорошо, когда близкие в тебя верят.

— Я верю. Я молюсь за тебя. Но я не хочу видеть, во что ты превратишься. Тьма… она ведь всегда рядом, верно? И как часто он возвращается?

— А к тебе?

— В моем сердце живет Господь.

И для других там места не осталось.

— Ты ведь знаешь, что Елена тоже собралась уйти от мира? — Наталья умела менять тему. — Она мне писала недавно, просила совета.

— Почему?

— Что-то… не заладилось.

Елена присылала открытки, на именины и еще на Рождество, но лишь потому, что было так принято. Изредка к открыткам прилагались письма, обыкновенные, написанные будто бы под диктовку гувернантки. Порой Глебу казалось, что у нее есть целая коробка с этими заготовленными загодя письмами, которые Елена отправляет, когда приходит время.

…как ты живешь?

…надеюсь, ты здоров. Молюсь за тебя. Я и супруг милостью Божьей тоже здоровы и пребываем в благоденствии, чего и тебе желаем.