Впрочем, в глазах все равно рябило, и расцелованные холодом щеки жгло нещадно. Даэн не обращала бы на это никакого внимания, если бы не беспокойство за Мару — тавранка понятия не имела, как переживает мороз ведьма. Хотя женщина не выглядела измученной и замерзшей, держалась в седле ровно, а неприятное чувство легкой тревоги все равно никуда не девалось.

Впереди в колыбели холмов лежала узкая россыпь звезд, тусклая и едва различимая за снежной рябью. Часть из них шла рядком чуть выше остальных, другие же ютились внизу, расползаясь прямо по земле, и Даэн ощутила, как сердцу становится легче и радостней: они добрались до Трегорья и форпоста на границе с Эллоином. Они наконец свернут с Железного Тракта.

Им понадобилось девять дней для того, чтоб добраться от Лореотта до Трегорья, и, при хорошем раскладе, около шести-семи дней уйдет на путь к столице Эллоина. Даэн не знала, насколько хороши эти показатели — с одной стороны, она планировала уложить дорогу по Тракту в две недели, и ныне ее все устраивало. С другой же, неопределенность по-прежнему тревожила Птицу, и ей оставалось лишь сжимать покрепче зубы да гадать, когда же стрела сорвется с тетивы. Предсказывать что-либо о том, когда Охота начнет свою жатву, она не могла. Мара — тоже, но ведьма почему-то оставалась спокойной и тихой, словно для нее Бессмертный отмерил время, и она о том знала. Даэн дивилась этому едва ли не безразличию ко всем внешним событиям, но на все ее вопросы ведьма лишь улыбалась и отвечала, что все в руках пустоты, и Коршуну приходилось верить ей на слово. Спустя какое-то время она и сама с удивлением поняла, что темные мысли о мире на пороге беды отступили куда-то на второй план, и теперь она не просыпалась смурная, как раньше. Сейчас они и впрямь не могли ничего изменить, и для начала им должно было выполнить свою работу, а уж потом бросаться в омут с головой. Не торопись, Птица. Одна мелодия — один танец. Иначе ничего не получится.

В город они должны были войти в предрассветный час, и Даэн зябко ежилась — утро всегда было самым холодным временем суток. Хотелось горячей еды, но едва ли они могли надеяться на то, что в такую рань кто-то пустит их на постоялый двор. Впрочем, в любом случае женщинам нужно было оставить лошадей в местной конюшне, и вероятность того, что за пару монет их накормят, все же была. Вообще в последнее время Коршун изредка ловила себя на мыслях о том, что ей хочется остепениться, хочется дома и уюта, и что ей опостылели дороги и холод, тяжесть Крыльев и тяжесть жизней, что лежали на ее плечах — и тут же гнала их от себя. Эти мысли напоминали чужой змеиный шепот, отравляющий ее и заставляющий лениться, усыпляющий, неправильный… Будто бы она была крохотным зверьком, пойманным в когти снежной бури, и теперь снег заметал ее, внушая мнимый покой и тишину — но лишь для того, чтоб убить ее, как только она остановится и закроет глаза. А значит, оставлять все сейчас никак нельзя. Много позже, когда все закончится, они найдут свою тихую пристань, и лес будет подкрадываться к стенам их дома, и солнце будет скользить по ее белым крутым плечам на рассвете и путаться в смоляных прядях, и…