Солнце уже почти скрылось за холмами, и небо налилось рыже-алой, совсем уж не зимней краской, когда она подъезжала к крепостной стене Расфаля. Из-за нее ввысь тянулись белые башни — хрупкие и тонкие, крытые красными черепичными крышами, со сложными воздушными узорами флюгеров на острых шпилях. Атеа видела синие знамена, которые полоскал ветер, видела золотые окошки, что одно за другим загорались в надвигающейся темноте, слышала гул человеческих голосов, цокот копыт по мощенным мостовым, скрип колес и окрики; она слышала, как с тяжелым поющим звоном опускается молот на наковальню, как где-то вопят коты, как где-то далеко кто-то играет старинную мелодию «Осенний венок», и от этого было так хорошо, так радостно, так светло… Она видела крепостные ворота, что вот-вот должны были затвориться на ночь, видела стражников, которым особого дела не было до молодой девушки, что кротко поклонилась им и заявила, будто прибыла навестить больную тетушку… Пропустили ее легко — Крылья не были видны под плащом, да и Атеа прекрасно знала, что боги одарили ее всем необходимым для того, чтоб окружающие люди не опускали свой взгляд ниже ее лица. А если и опускали — то лишь чуть ниже.

— Доброго вам дежурства, светлые, — выдохнула она, взмахивая длинными ресницами, и стражники тут же расступились в стороны, вдогонку выспрашивая, не нужно ли проводить ее к дому тетушки. Атеа на это лишь улыбнулась, уверяя их, что справится, а если нет — то обязательно возвратится и попросит их помочь.

Она помнила Расфаль смутно, так, словно видела его однажды на картинке, и детское воображение решило, что она и впрямь побывала там. Образы туманом выплывали перед глазами, и улицы оживали, становились знакомыми — она узнавала их, хоть и с трудом. В столице кипела работа даже сейчас, зимним студеным вечером, работа, что была подчинена незримым силам, двигающим миры и рождающим новые звезды. Расфаль казался ульем, где жизнь была во всем: в каждом переулке, в каждом доме, в каждом лучике смеха откуда-то издалека. Атеа с интересом озиралась по сторонам, пытаясь понять, что чувствует ныне. Было любопытство, было предвкушение, было еще что-то — тихая и нежная грусть, такая невесомая, что Лебедь едва сумела уловить ее внутри самой себя. Она уверенно вела серую по мощеным улочкам, разглядывая все вокруг, пропуская ватаги детей, и в груди росло что-то озорное и абсолютно безрассудное. Впрочем, по-другому не происходило никогда.

Впереди показался дворец правителя — светлый, летящий замок с кучей башен, утопающий в заснеженной паутине садов, где на ветвях были развешены крохотные фонарики. От всего внешнего мира замок защищала широкая стена, изрытая бойницами, и по всему ее периметру Атеа видела движущиеся огоньки — стражники несли караул, патрулируя участки крепости, отданные им. Естественно, никакой речи о том, что ее пропустят к королю так просто, тем более прямо сейчас, быть не могло, и Лебедь предвидела это. Двух дней пути было вполне достаточно для того, чтоб Атеа повертела ситуацию в голове и так, и эдак, и продумала подобные мелочи, а потому Птица спокойно свернула с основной дороги, уводя лошадку в сторону от людной улицы.