На большее не осмелятся.

Подкравшись поближе, невидимая княгиня невольно охнула. В кащеево войско явилось новое пополнение. На сей раз — всего-навсего три воя… но зато какие!

Велеты. Три матерых велета в две сажени ростом. Двух человек друг на друга поставь — и то даже до подмышек им не достанешь. Полувелеты на Руси еще кое-где сохранились — тот же Соловей Рахманович, — а вот чистокровных не видали давненько… Лет сто уж, как о них слыхом не слыхано — кое-кто и вовсе пустой сказкой считает.

Да и не было их никогда помногу — не тот это народ, чтоб в кучи сбиваться. Три велета — уже боевой отряд, десяток — толпа огромадная. Живут они по пятьсот лет, разумом такие же, как люди, а мощью да крепостью телесной — многажды превосходят.

Эти трое даже на невнимательный взор имели немалое сходство друг с другом. Видать, братья. Не старые, даже не пожилые — молодежь зеленая, едва ль по сотне лет наберется. И умом чрезмерным явно не наделены — лицами точь-в-точь отроки из княжеской дружины, под стрелами не стоявшие, шрамов не набравшие. Одеты просто — широкие рубахи, штаны, на плечах звериные шкуры. Да не волчьи или медвежьи, а гораздо крупнее — не иначе, самого Индрика себе на плащи забили.

Первый из велетов, самый высокий, изрядно сутулится, даже горбик небольшой на затылке. Опирается на длиннющую секиру — таким топориком, небось, столетнюю сосну с единого удара срубить можно.

Второй ростом ниже всех, но плечи широки, аж буграми ходят, будто скалы ожившие. На плече палица тяжеленная, из цельного дуба выточенная, железом обитая.

Третий ростом посеред будет, а на роже усищи длиннющие — у остальных-то братьев лица гладкие, даже макушки наголо обриты. В ручищах — меч оберучный, в полторы сажени длиной. Обычный человек эдакую дуру и поднять-то не сможет — пудов десять клинок весит, не меньше. А велет, гляди-ка, будто хворостиночкой легенькой помахивает!

Прибыли братья-велеты пехом — где ж таким дылдам коней по росту найти? У каждого на спине громадный мешок со всяким добром, плешивые макушки золочеными шлемами-луковками прикрываются. У длинноусого на боку гусли в полсажени покачиваются, тихо тренькают на ветру.

— А-а-а, наконец-то дошли!.. — просипел Соловей Рахманович, стоящий у гигантской воротни[44]. — Явились, не запылились!.. Долгонько же вас дожидать пришлось! Я вас еще вчерась тут встречал!

— Прости, дядька Соловей, раньше не поспели, — виновато прогудел длинноусый. — Дубыня вот прихворнул малость, желудком маялся — как его оставить?

— Короче — дело к ночи, — сердито хлопнул в ладоши одноглазый разбойник. — Ступайте в гридницу — там для вас уж все заготовлено. Оружье где оставить — покажут.