– Никогда… не… спрашивай об… этом… иначе… буду трупом.

– Я просто думаю о том, что за доказательства вашего преступления имеются у Ру. И нельзя ли просто-напросто убрать именно их.

– Нет… Нельзя… Слишком много всего было, Вийон. Слишком глубоко…

Это были последние слова, которые мастер Петр проговорил в тот день.

5. Майо

5. Майо

– Эй, кум Майо, не хочешь ли ты макнуть капуцина?

Пузатый, грациозный, как катящийся бочонок пива, торговец кожами, а на самом-то деле шельма, скупающий краденый фарт, остановился меж купеческими возами. Его злобные, утопленные в жиру глазки заблестели. Из-за телеги, груженной бочками с пивом и квасом, скалилась на него в щербатой улыбке Веснянка, одна из красивейших распутниц Кагора.

– Полагаю, потянешь ты пять солидов, – засмеялась она, подтягивая край красного уппеланда и приоткрывая бедра. – Давай, старый жеребчик… Тут, на повозке…

Приоткрыла карминовые губки и показала ему красный язычок. Майо даже засопел от удивления.

– Дам только три, – объявил. – Поскольку вижу, что я тебя крепко распалил…

– Да иди уже!

Майо двинулся к ней. Она отшагнула, хихикая, отпрыгнула за телегу. Он пошел следом, а там…

Вместо сладких глазок шлюхи Майо увидал пару прищуренных буркал, которым предпочел бы взгляд огненного дракона. Прежде чем он успел заорать, Вийон ухватил его за робу на груди, бросил на низкий возок, груженный мешками с зерном, прижал коленом толстое, трясущееся брюхо, всадил под три жирных подбородка клинок чинкуэды и таким нехитрым способом задавил крик, рождавшийся в горле скупщика.

– Куда это ты, Майо?! – процедил. – Позавчера нашу беседу прервали городские стражники. Я вернулся, чтобы завершить, поскольку, похоже, у нас есть незакрытые счета, ты, кусок вонючего сала!

– Вийон, – прохрипел Майо. – Как… Откуда…

– С неба, – ответил поэт. – Как раз оборвал веревку, на которую ты меня послал, собачий сын. Полагаешь, весело было болтаться в компании Жаннеса и двух забулдыг? Уверяю, было у меня достаточно времени, чтобы придумать, что я сделаю с тобой, когда придется нам еще встретиться на этом паршивом свете. Думаю, сперва я отрежу твои увядшие яйца, а только потом – язык и уши. Язык, конечно, после того, как ты сырым сожрешь свое естество.

– Ви… я… не…

– Сейчас, говорю я, сучий ты сын!

Торговец затрясся, пот выступил на его толстой морде, напоминающей полную луну.