– Нет, – отвечает она. – Вряд ли.

– Нет, – соглашается он, слегка покачав головой. – Хотя позже я думал, что мне тогда следовало вспоминать о вас обоих. Десять лет под Троей, годы в море… все забывается. Прячется в тумане. Возвращение на Итаку, убийство всех этих людей… Если мы выживем, поэты станут рассказывать, что все это было ради вас.

– Конечно. – Тон у Пенелопы легкий, непринужденный. – Это вполне логично.

Они сидят рядом, бок о бок, а ночь тихонько крадется к рассвету.

Глава 44

Глава 44

Ферму атакуют с первыми лучами солнца.

Я не стану рассказывать об этом в духе поэтов.

Никаких героев и доблестных схваток, никаких великих и трагических речей, которыми встречают зарумянившееся утро. Все это не дает сказать о безымянных, забытых, тех, кто сражался бок о бок, пока не осталось сил сделать новый вдох и крови, готовой напоить жадную землю.

Люди Гайоса сооружают таран, на этот раз – с грубой деревянной крышей, которая защищает носильщиков от летящих сверху камней и стрел. У него вроде как есть колеса, но их сняли с кривобокой телеги, едва выдерживающей собственный вес, к тому же они плохо катятся по неровной земле. В результате к воротам он приближается мучительно медленно, и толпа людей, не прекращая, кружит вокруг, поочередно сменяя тех, кто то ли несет, то ли толкает таран к цели.

Чтобы укрыться от лучниц на стенах, люди Полибия и Эвпейта соорудили грубые деревянные щиты: их держат трое, а под ними короткими перебежками передвигаются шесть-семь человек, тесно прижатых друг к другу в поисках пусть слабой, но защиты. За ними, опустив головы и спрятав руки от стрел врага, продвигаются небольшими группами еще несколько человек, в том числе и пращники и даже несколько лучников, которые нужны, чтобы уравнять шансы. И у тех и у других мало надежды попасть по женщинам, выглядывающим и тут же прячущимся за стенами фермы, но их цель и не в этом. Одной угрозы с их стороны довольно: женщинам стало сложнее подниматься из-за стен, чтобы прицелиться, нормально выровнять лук, когда камень или стрела, летящие снизу, свистят мимо головы, и – вжу-у-ух! – их собственные стрелы срываются с тетивы слишком быстро, слишком рано, уходят слишком далеко.

Итак, мятежники наступают со всех сторон.

Позади наступающих воинов две фигуры – Полибия, нахохлившегося как больной ворон, и Эвпейта, стоящего прямо, несгибаемо. Я чувствую на нем след силы Ареса, вижу кровь в его глазах, меч на бедре. Он хочет убить Телемаха своими руками. Ему нет дела, что другие пленят Телемаха, сорвут с него одежду, свяжут и, истекающего кровью, притащат к нему. Он лишь хочет нанести последний удар, причем так, чтобы видел Одиссей. Ему нужно увидеть, может ли кто-нибудь еще из живущих понять ту боль, что терзает его. Нужно знать, что он не безумец; что кто-то еще испытывает те же чувства; что он не одинок.