– Я… Был остров, которым правила женщина – волшебница, можно сказать – и еще один, с нимфой, которая была… Понимаешь, они обладали властью. Это было так странно. Им принадлежала земля. Небеса и все, что под ними. Конечно, и у Медеи была власть, но она всю ее отдала Ясону, творила ужасные вещи ради него, а в итоге он ее предал – отец всегда говорил, что на «Арго» ее считали проклятием, что ее все недолюбливали, но отец никогда особо не любил… великое множество вещей. Однако эти женщины… Лишь взглянув на них, ты понимал, все твои привычные действия, все попытки… продемонстрировать свою силу… они бессмысленны. Все.

Цирцея: «Возляжем вместе, чтобы скрепить наш договор».

Калипсо: «Дорогой, ты не смог бы причинить мне боли, даже если бы попытался. Но попробуй, если уж хочется. Давай, пробуй».

Одиссей творил ужасные вещи.

В то время он не считал их ужасными.

Он считал, что так и должны поступать мужчины.

Что все это необходимо делать.

Теперь он начинает кое-что понимать.

И боится этого понимания. Прячется от него. Он, конечно, любопытный человек. Неординарный. Сирены, сирены, они всё еще поют для него! Никогда ему не избавиться от их кошмарных криков, и он гордится этими мучениями. Но все же… подобное любопытство может привести к тому, что он окажется человеком, которым не хотел бы себя считать. Подобное любопытство может заставить посмотреть на все с другой точки зрения, и тогда женщина, кричащая «нет, пожалуйста, нет»… Эти мысли вызывают у него тошноту. Они ужасают его. И ему трудно не гадать: если игры воображения едва не разрывают его пополам, насколько чудовищный след оставил он в жизни тех, с кем пересеклись его пути?

Он не может представить.

Не осмеливается вообразить.

Так и умрет, не набравшись храбрости заглянуть внутрь себя, как и большинство героев.

Пенелопа тоже не готова задуматься над некоторыми вопросами.

К примеру: сможет ли она жить рядом с человеком, решившим, что женская плоть успешно заменит сундуки с золотом?

Сможет ли она позволить прикоснуться к себе человеку, как-то раз в разгар любовных утех со слезами на глазах и комком ужаса в горле сжавшему горло Калипсо руками, а затем удивляющемуся, почему нимфа смеется, ведь обычный смертный уже испустил бы дух?

Верит ли она в искупление?

Понимает ли он, что жаждет получить искупление?

Верит ли она тому, что он говорит?