– Он и есть лучший друг парла.
Я перебрал в уме события вечера, пытаясь отыскать какое-либо основание для утверждения Каззетты.
– Он выглядел заносчивым. И демонстративно преданным. Но я решил, что он восхищается парлом.
– Он одной крови с Чичеком.
Я удивился.
– Парл не знает?
– Парл выглядел настороженным?
– Най. – Я покачал головой. – Видят фаты, он полностью доверяет этому человеку. Он глуп, – понял я.
– И это нам на руку. Парлу нужны настоящие друзья.
Я невольно снова вспомнил Пьеро, вспомнил боль от его предательства. Я почти жалел парла, и мне это не нравилось, потому что я вовсе не хотел тревожиться о нем. Но я подумал, что отчасти понимаю его желание бросать вызов и пугать. Он начеку, совсем как я. Мне было неприятно видеть в нем отражение самого себя.
Я сменил тему.
– Вы правда думаете, что стены в нашем жилище слушают нас?
Каззетта с укором посмотрел на меня:
– Жилище предоставили почти мгновенно. Как только наш капо ди банко попросил. Выселенный нами патро – иждивенец Делламона. Если в стенах нет пустот, значит Делламон не справляется со своей работой. Там есть и глаза, и уши, чтобы подглядывать и подслушивать.
Я мрачно покачал головой:
– Мне не нравится это место. Оно жестокое.
– Жестокость есть везде, – пожал плечами Каззетта.
– Най, – возразил я. – Тут все иначе. Как будто…
Что-то не так с нравами Мераи. Даже здесь, на куадраццо, воздух словно вибрирует от злобы. А как вели себя люди за столом парла? Как сам парл вел себя в конюшне? Им нравится запугивать. Нравится доминировать. Нравится рисоваться. Даже Пьеро не казался таким жестоким. Если и желал мне смерти, то лишь из-за своей глупой страстности и жажды славы. А не из любви к террору и насилию.
– Для мерайцев все сводится к надменности и вызову, – сказал я. – Они выставляют напоказ свое богатство. Контролируют свои улицы и куадраццо. И давят, и проверяют тебя. А потом снова давят. Им нравится смотреть, как люди склоняются перед ними. Если встанешь на колени, чтобы пометить щеку, они наступят тебе на шею и крепче прижмут к своему сапогу.