Это был поистине блистательный спектакль, потому что к Мерио присоединились другие.

Юный нумерари из нашего банка, шпионивший на калларино. Дрожащим голосом он описал тайные приходы и уходы моего отца и зловещие привычки нашего стилеттоторе Каззетты.

Гарагаццо встал и рассказал, как наши домочадцы втайне явились к нему, боясь за свои души, и во всем признались. Нет, он не может назвать имен, но эти благословенные люди видели, что мы замышляем, и готовы подтвердить истинность нашего заговора.

И наконец, был парл Мераи собственной персоной, который встал и заявил, что тоже попал в сеть к моему отцу, ко мне, запутался в наших опасных интригах и лишь в самом конце обнаружил, что мы хотели отдать Шеру не только Наволу, но и Мераи.

Толпа взревела, требуя правосудия.

– Теперь я убеждена! – прозвенел голос Фурии. – Они предатели! Их тайные сделки, их банки, их секреты! Они хотели нажиться на торговле более ужасной, чем даже торговля рабами. Делайте с ним что хотите. Снимите с него шкуру, как с собаки. Сожгите его, как нериса релиджиа.

Толпа принялась скандировать, требуя огня:

– Инферно! Инферно! Инферно!

– Пьеса близится к концу, – прошептал мне на ухо Джованни. – Осталось лишь мне сыграть свою роль.

Я едва расслышал его слова, потому что хор заполнил Каллендру, такой громкий, что, казалось, здание вот-вот содрогнется и рухнет от топота ног и призывов к моей смерти. Зал буквально кипел. Архиномо требовали моей крови.

Раздался голос Джованни:

– Архиномо да Навола! Великие имена! Услышьте меня! Давико ди Регулаи – такая же жертва, как и прочие! Вам нужна не его кровь!

Послышались недовольные возгласы и кошачьи вопли. Что-то влажное ударилось в перила рядом со мной, и я вздрогнул, но Джованни продолжал:

– У него есть право на защиту. Таков наш обычай! Я буду говорить!

– Тут некого защищать! – прокричал кто-то, и на нас обрушилась новая волна негодования, на этот раз с верхних галерей, где собрались вианомо. Верхние и нижние палаты Каллендры были против нас, однако Джованни не отступил.

– Я буду говорить – и меня услышат!

Его голос оказался неожиданно сильным – на моей памяти Джованни всегда был тихим. Судя по всему, толпа тоже удивилась, потому что крики стихли, сменившись злобным бормотанием.

Джованни продолжил:

– Те, кто знает Давико – а в этом зале немало таких, кто хорошо его знает, кто помнит его с младенчества, и многие из нас видели его с верной собакой Ленивкой и милым маленьким пони… – (Послышались понимающие смешки.) – Мы все видели его и знаем, что, в отличие от его отца, обладавшего умом острым, как рыбацкий нож, Давико… – Тут он умолк, и я догадался, что Джованни пожал плечами, сделал тот знаменитый наволанский жест, который передает весь смысл одни движением. – Будем честны, амичи, вианомо, архиномо. Наш Давико… Он не слишком умен.