Джованни рассмеялся.

– Я защищаю тебя не перед Каллендрой, но перед Леггусом. Я говорил только правду и в этом могу поклясться. У Леггуса не возникнет сомнений в искренности моих слов. Ты всегда ужасно играл в карталедже.

– Будет забавно, если это меня спасет.

Прежде чем Джованни успел ответить, я услышал кашель калларино, извещавший о том, что обсуждение подошло к концу. Первый министр стукнул посохом:

– Давайте проголосуем.

Послышался стук, с которым архиномо усаживались на свои места.

– Кто за смерть? – спросил калларино.

Я услышал шорох, пронесшийся по всей Каллендре. Джованни втянул воздух.

– Все плохо? – спросил я.

– Мне жаль.

– А кто за милосердие? – спросил калларино.

Ни шороха, ни кашля. Тишина. Самая ужасная, что я когда-либо слышал.

Такова политика Наволы. Внезапно стало слишком опасным проявлять милосердие, хоть как-то связывать себя с моей семьей. Я подумал, не было ли это также частью плана калларино, попыткой выяснить, кто до сих пор нас поддерживает, выкурить добычу из логова.

Внезапно на меня навалилась чудовищная усталость. Надежды не было. Странно, что я вообще надеялся. В этом, как и во всем прочем, я проявил себя дураком. Фаты свидетельницы, я и был дураком.

– Итак, – произнес калларино, – согласно воле Каллендры этот человек приговаривается к смерти за государственную измену. По закону его обезглавят, а голову выставят перед Каллендрой на один месяц, конечности же отсекут от тела и раскидают, чтобы его не собрали псы Скуро.

И тут раздался протестующий крик.

– Вы все коровы и прачки! – Это кричала Фурия. – Он ничто! Пустое место! А вы – дети, шарахающиеся от теней! У него нет глаз! Взгляните на него! Он ничто!

– Таков закон… – начал было калларино.

– Э летиджи джустиа? Чи, сьете фескатоло кане![69] Таков свет Амо? Сделайте из него цепного пса, пусть живет и служит слепым предупреждением до конца своих дней. Пусть побирается на куадраццо, если на то пошло. Какая польза от очередной головы на палке?

Мерио заговорил масленым голосом: