Внезапно он оказался рядом, его губы прижались к моему уху:
– Почему я должен верить дерьму на твоих щеках?
Я отпрянул.
– Я…
Я попытался различить, что происходит вокруг, понять, какую игру затеял калларино, однако моего слуха было недостаточно. Меня словно завернули в черный боррагезский бархат, приглушив весь мир, сделав его неразборчивым, но он оставался достаточно реальным, чтобы ужалить. Я не мог понять, откуда исходит угроза.
– Я…
– Он поклялся, – вмешался Джованни. – Этого достаточно, господин калларино. – Он поклялся. Все тому свидетели.
– Най! – Калларино топнул сапогом рядом со мной, заставив меня подпрыгнуть. – Этого недостаточно! Совсем недостаточно! Я по-прежнему чую коварные интриги Регулаи!
Я понял, что он играет на публику. Его голос был обращен не ко мне и не к Джованни, а к собравшимся. Меня захлестнуло ужасное предчувствие.
– Как мне обеспечить свободу моего города? – воскликнул калларино. – Я спрашиваю всех вас, как нам доверять этому псу, который уже пытался нас укусить? Нам нужны гарантии!
Похолодев, я вспомнил скандирующую толпу перед Каллендрой.
– Най, друзья мои, – продолжал калларино. – Я знаю, о чем вы думаете. Не о смерти. Смерть не учит. Голова на пике ничему не учит, как напомнила нам прекрасная архиномо Фурия. Такое в его духе. – Он пнул меня. – В духе тех, кто вывешивает трупы в окнах палаццо. Но это ничему не учит. А я скажу всем вам: участь этого предателя должна стать уроком. Я вижу порезы на его щеках, но они заживут. Вижу грязь на его щеках, но она смоется. И со временем человек может забыть свои клятвы. Может счесть их старыми и ненужными. Этого не должно произойти. Этот человек не должен забыть. Мы позаботимся о том, чтобы никто не забыл! Никто в этой Каллендре! Никто в Наволе! Никто на всем Крючке! Все должны помнить до конца времен, что Регулаи больше нет. Грязь и шрамы мимолетны, но его клятва будет вечной. В этом я вам клянусь как калларино! Этот пес Регулаи будет служить Наволе. Сегодня мы сделаем его своим!
Я слышал протесты Джованни и ликование марионеток калларино. Руки схватили меня, солдаты в лязгающей броне заставили подняться на ноги. Звякнули железные кандалы на моих запястьях.
– Раздеть его! – приказал калларино.
Конечно, я сопротивлялся, но тщетно. Они рвали мою одежду, швыряя меня туда-сюда, взрезая швы. Рубашка лопнула на спине, я ощутил кожей холодный воздух. Брюки срезали с бедер, оцарапав ноги чем-то острым, и внезапно я остался нагим и дрожащим у всех на виду. Я инстинктивно съежился, прикрывая пах. Вокруг зашелестели голоса, и я почти обрадовался тому, что слеп и не вижу лиц. Не вижу лиц тех, кто видит меня.