— Поругаешь его… — буркнул Момо тихо.

— А где, кстати, Лея?

— Приболела. Дома сидит.

Уголек нежно заворковал, согласившись, и потерся клювом о коричневую пелерину, вспоминая, как лежал в кармашке свернутым комочком.

Момо же с недовольством взирал на бардак, который ему придется убирать: разорванный матрац и разбросанную солому. Выругавшись про себя своим излюбленным словом «дрянь», он открыл мешок, в котором лежали цыплята, мыши, куриные головы и ломти сала, и с самым угрюмым видом встал около портновского стола. Голова его продолжала раскалываться от боли, хотя после прогулки по холоду ему полегчало. Пока Уголек, спрыгнув с рук, уже жадно пожирал лакомства, он напряженно вертел в руках выкройку.

— Уголек уже умеет летать, почтенный, — заметил портной. — Уже как с неделю выпрыгивает по ночам из окна. И летает в небе. Прячется в облаках.

— Это замечательно, — ответил Юлиан. — Но недолгие полеты не означают, что птица сможет благополучно пролететь больше пятисот миль до Красных гор. Уголек, что скажешь?

Тот достал голову из мешка, с крысой в клюве, и радостно клекотнул.

— Так ты уже готов?

Снова утвердительный клекот.

— Раз ты, Момо, горишь неистовым желанием избавиться от моего присутствия как страшного вымогателя и негодяя, готов с тобой рассчитаться. Но ты должен сделать кое-что еще…

Юлиан улыбнулся оттого, как напрягся юноша.

— Что еще? — вздрогнул мимик, предполагая, что на него повесят новый долг.

— Увидишь. Пойдем. Пусть Уголек поест.

— Куда?

— Узнаешь. Только оденься понаряднее.

— Зачем это?

— Не спрашивай, одевайся!

Различив угрозу в голосе, Момо поспешил надеть самые нарядные и красивые шаровары, темно-синие. Поверх накинул обшитую нитками жилетку, такую же безразмерную, как и штаны. И снова он водрузил на голову теплый шаперон, обмотав его свободный край вокруг шеи.

— Хорошо. В меня сможешь превратиться в этом костюме?