От всего этого Момо стало так нехорошо, так мерзко, что он, бросив последний взгляд на ребенка, со всех ног пустился наутек. Прочь от дома, прочь от Иохила, который напряженно смотрел ему вслед, преисполнившись подозрений. Рукавом он вытирал слезы, лившиеся ручьями. Ох, как же он ненавидел Юлиана, как ему гадко было на душе! Его колотило и шатало, и он, совсем забыв о следующем за ним вампире, добрался до дома, бледный и трясущийся. Как же ему хотелось вонзить кинжал в сердце этого упыря, который заставил его так опозориться! Как ему было одновременно противно и от самого себя!
Звякнув ключами, он открыл дверь, увидел скачущего по комнате сытого феникса, затем молча подошел к портновскому столу. Там, не проронив ни слова, Момо стал злобно делать бесполезную работу — скручивать и раскручивать ткани, — чтобы отвлечь себя.
Сзади тенью вошел Юлиан и тихо прикрыл за собой дверь, о которой совсем забыл портной. Впрочем, трогать мимика, переживающего сейчас в душе бурю чувств, он не стал. Как не стал и упрекать. Он прошел по соломе, прилег на топчан с краю, где стал дожидаться вечера, чтобы выпустить Уголька. Уголек же примостился рядом, не имея ничего против соседствования, прикрыл свои темные как ночь глаза и тоже придремнул.
Постепенно Момо подостыл, но стоило ему бросить взгляд через плечо, как при виде Юлиана он снова распалялся. Возмущенный и злой, он лишь бродил по комнате туда-сюда, понимая, что до вечера гость никуда не уйдет.
«Еще и уснул! Дрянь!» — думал в гневе мимик.
В конце концов Момо попытался отвлечься на портновскую работу, чтобы не оборачиваться на заснувшего Юлиана, который действительно впервые за долгое время спокойно спал, чувствуя под боком горячую птицу.
* * *
Вечером
Когда в комнате сгустились сумерки, Юлиан открыл глаза. На смену холодному дню пришел промозглый вечер, с воющими ветрами, что гуляли между домами, с серой мглой, окутывающей город. Сквозь щели окна сильно дуло. Сквозняк играл с темными волосами Юлиана, которые отросли уже до плеч, с краями его шаперона, с пелериной. Уголек спал, устроившись в сплетении рук гостя.
Момо к тому моменту уже покинул комнату, чтобы купить фениксу еды и побыть наедине со своими мыслями. А потому Юлиана встретили лишь тишина и полумрак.
— Уголек, просыпайся. Ночь наступает.
Феникс нахохлился, распушив перья, и лениво приоткрыл глаза. Чувствуя исходящий от него жар, веномансер приласкал птицу, почувствовал под пальцами мягкий пушок, спрятанный между перьями.
— Дождемся мальчика. Раз ты окреп и сможешь осилить путь до Красных гор, то тебе пора. Задерживаться здесь больше положенного опасно, — вздохнул он. — Ты один там живешь?