— Но это мои монеты! Я их заработал!

— Да. Но ты же их и украл. А ну, стоять, не в ту сторону идешь!

— Почтенный… А может, вы это сделаете? Ну что вам стоит?!

— Нет. И еще, к слову…

Юлиан снял с себя золотую брошь в виде платана, которую ему подарил советник, и прицепил к шаперону Момо, затем подтолкнул того в нужном направлении. И уже когда ноги понесли юношу к дому, вдруг снова схватил его за локоть.

— Зубы! Зубы острые сделай! Куда с человеческими пошел, болван? Хочешь, чтобы тебя сразу распознали?

Момо изменил форму зубов и побрел к добротному дому из серого кирпича, при котором находилась лавка с посудой. Ноги его подкашивались, а сам он трусливо вертел головой по сторонам, разглядывая проходящий мимо люд.

«Нырну в проулок, и только меня и видели!» — встревоженно думал Момо, чувствуя камень в животе. Но нет, куда же он потом, если этот упырь знает, где он живет? А метка? И портной, всхлипывая от страха, неуклюже подошел к двери, украшенной знаком Прафиала — короной, — и постучал. Постучал не сразу. Сначала собрался с силами.

Долгое время никто не открывал. В душе Момо взыграла недолгая радость, что все отправились на рынок в выходной день, но наконец дверь все-таки отворилась и оттуда выглянул курчавый раб с Дальнего Юга, низкий, с кирпичного цвета кожей. Этого невольника он не помнил, стало быть, новый.

— Что надобно?

— Хозяев позови, — буркнул Момо.

— Зачем?

— Скажи, пришел Юлиан из Золотого района.

Раб кивнул и пропал, прикрыв дверь. Момо дергался, дрожал, вытирал со лба выступившие капли пота, но силой воли держал себя на месте. Он быстро извинится и уйдет. Право же, чего ему бояться? Нечего, абсолютно нечего!

Тут дверь резко распахнулась, и на пороге возникла дородная фигура торговца Иохила, а за ним милая фигурка Сеселлы. Лицо Сеселлы повзрослело, облагородилось, ибо печать материнства действует лучше всяких наставлений. У ее юбки Момо увидел крохотную смуглую девочку в темном платьишке, укрытом в плечах пелериной. Носик у нее был картошечкой, черты лица, увы, достались от отца, но все равно дитя было премилым: с этими заплетенными каштановыми косичками, с набитой соломой куколкой в руках, с полным невинности взглядом. От этого Момо вдруг растерялся, замер с распахнутым ртом перед входной дверью, понимая, что уши его вспыхнули стыдом. Так и простоял он, то открывая рот, то закрывая — как рыба, выброшенная на берег.

— Что вам надобно, почтенный? — спросил Иохил, заметив клыки и золотую брошь на шапероне.

— Я… Я…

Сказав это, Момо замолк. Пропала вся его природная наглость, и он осмотрелся в диком смущении, словно желая провалиться сквозь землю, лишь бы исчезнуть отсюда. В нем странно смешались чувство стыда, доселе неведомое, и ненависть к этой ситуации, в которую его вогнал Юлиан.