Короля посадили за стол. Толпа затаила дыхание. Все ее взоры были прикованы к Морнелию, которому налили рубиновое вино, проверенное пятью веномансерами. В наступившей тишине он поднялся, обратил лицо в ту сторону, куда его, как куклу, повернули, и начал речь. В зале зазвучал его тусклый голос:

— Я приветствую вас, почтенные и достопочтенные… — едва ли не шептал Морнелий, водя слепыми глазами под платком. — Элейгия, наша Элейгия. Она родилась в 263 году. Тогда мой предок под благословением самого Прафиала возвел Элейскую крепость здесь, у основания черного платана.

Морнелий замолк. Все тоже молчали. От короля ждали мудрых слов, но вместо этого тот лишь стоял, качался, поддерживаемый под рукав привставшей женой. Наконец его перекошенный рот раскрылся, и, смахнув рукавом нить слюны, он продолжил:

— Элейгия в переводе с Хор’Афа означает… Она означает «Золото»… Мы — дети Прафиала. Мы — путеводная золотая звезда, за которой следуют другие земли. На нас смотрят, нам внемлют, нам молятся…

По залу прокатился доброжелательный гул. Все кивали, улыбаясь.

— А теперь, воссоединившись с огненными землями Фойреса, с великим Нор’Мастри… Кхм… Теперь мы обратимся горящей звездой и станем ближе к величию, как солнце, что светит над нами. И это солнце, то есть его свет… Он прольется на нас и осветит, даруя победы… Кхм…

Не договорив, а может, и договорив, но закончив так скоропалительно, Морнелий вдруг устало махнул рукой и рухнул назад в подушки на кресле, будто речь лишила его последних сил. Он вытер губы и стал медленно искать рукой ложку. Одобрительный гул прекратился. Все вокруг замолкли, ожидая от короля речи длиннее и пышнее, но в последние годы Морнелий сильно сдал. И двор, приученный к этикету, снова взорвался доброжелательными выкриками, свидетельствующими о красоте его слов.

Меж тем залы наполнили разговоры и музыка. Юлиан сидел по правую руку от Иллы, а по левую усадили посла Дзабанайю. Памятуя о показанном алом поясе, который сейчас прятался за роскошным мастрийским халатом, веномансер дождался, пока слуги разольют кому кровь, а кому вино, и обратился к другу:

— Дзаба… — позвал он.

— Да? — галантно улыбнулся посол.

— Что ж, прими мои поздравления.

— Не принимаю, — улыбнулся еще шире Дзаба, сделав вид, что и не хвастался вовсе. — Не серчай, друг мой, но в Нор’Мастри есть примета. Пока дело не завершено, нельзя принимать за него поздравления, ибо тогда божества обрушат на хвастливого кару.

— Неужели еще не подписали?

— Завтра, — вмешался Илла.

Перед ним поставили серебряный графин с кровью. Тут же из-за спины показались ловкие руки Дигоро. Перемешав кровь и испробовав ее, он разрешил пить и тихо исчез, чтобы не мешать. Это был уже второй графин. Илла, хоть и зыркал на всех окружающих предупредительно, в привычной манере, но Юлиан уже не первый год знал старика. И то, что тот позволил себе испить лишней крови, говорило, что он в добром расположении духа.