Дес пил жадно, чувствуя, что каждая капля возвращает его к жизни. В какой‑то момент он случайно обхватил губами палец Фран. Она не отдернула руку, лишь тихонько фыркнула от смятения. Он бы многое отдал за то, чтобы увидеть, как она смущается, но перед глазами стоял все тот же мрак, и от средства, которым его отпаивали, зрение не возвращалось.

– Я ничего не вижу, – сказал он и, вспомнив, как подшучивал над ней раньше, добавил: – На самом деле.

– Повязка, чтобы компресс держался, – объяснила Фран. – Потерпи немного.

Он не мог вынести этого и неподвижно лежать в ожидании, а потому спросил о том, как Фран нашла его. Оказалось, что его принес тот здоровяк из кабака. Дождавшись, когда оховцы оставят свою жертву, он подхватил Деса и переправил на маяк. Объяснил, что произошло, а после скрылся, передав судьбу отравленного в руки Фран. Ее рассказ оживил воспоминания, и он снова почувствовал во рту тот гадкий привкус пойла.

Дес попросил мятной воды, и Фран поднесла к его губам посудину, позволив сделать несколько глотков, но убрала ее прежде, чем он утолил жажду.

– Больше нельзя, – сказала она. – Пока противоядие не подействует.

– А ты разбираешься в ядах? – удивился Дес.

– Немного. Доводилось сталкиваться.

– И кого ты травила?

– Спасала, – холодно ответила она.

– Расскажи. Твой голос успокаивает.

Фран фыркнула где‑то рядом, и Дес решил, что это значит «нет», однако спустя долгую паузу она все‑таки заговорила.

– Знаешь, почему в Марбре пленят лютин? Их считают ресурсом, посредницами силы. Ведь с живыми домами совладать нелегко – для этого нужны ум, терпение и смелость. А для того, чтобы пленить лютин, достаточно одной жестокости. Среди всех безлюдей, которыми владеет Марбр, есть один особенный, очень редкий. Сам он ничего не умеет, зато дает силу лютине – исцеляющую силу крови. И этой услугой пользуются, не задумываясь о том, что отнимают жизненные силы у самой лютины. Понимая, какая судьба ей уготована, она дважды пыталась отравить себя, но я спасала ее, призывала бороться. И она решила бороться по-своему. Дождалась, когда ее в очередной раз поведут, чтобы взять кровь для какого‑то богача, и выпила яд. Отравила себя и свою кровь. Она была самоотверженной девушкой, наша Оди. Одни лютины осудили ее поступок, другие посчитали за смелость. Но горе объединяло нас, и в память о нашей сестре мы сделали проколы на теле. Своей рукой. В знак того, что оно принадлежит нам и мы можем сами выбирать свою боль. Боль, которая не ломает нас, а делает крепкими, как металл, который стал частью наших тел.