Мстислава не плакала, когда срезала косу. Сначала она думала расставаться с волосами постепенно, по пряди за раз, но это оказалось лишь пыткой, растянутой во времени. Толстая коса долго не хотела поддаваться, и пришлось попотеть, прежде чем криво, кое-как откромсать ее по частям. Но когда она тяжело упала ей на колени, словно великанская змея из страшной няниной побасенки, осознание случившегося затопило Мстишу. Ощупав на голове обкорнанные концы, она разразилась безутешными рыданиями. Перед ней лежали ее жизнь и красота, загубленные собственными руками.

Оставшиеся на голове волосы оказались такими куцыми, что норовили вылезти из-под убруса, и больше всего Мстислава боялась, что Незвана заметит ее позор. Ведь теперь даже крысиный хвостик девки представлялся ей великой ценностью, за которую она многое бы отдала.

Они слышали заунывный вой из клетки почти каждую ночь, и всякий раз, выходя во двор, Мстиша видела черную тень, напоминавшую о том, что она сделала с собственным мужем. Она упросила волхва посмотреть рану волка, на что тот сначала с извечной усмешкой ответил, что пользует людей, а не скотину. Пока Шуляк накладывал на лапу глухо порыкивающего волка мазь, Мстислава затаив дыхание следила за ним из-за железных прутьев. После той, первой неудачи она не пыталась воззвать к Ратмиру и ограничивалась тем, что каждый день сама кормила волка, по-прежнему держась от него на расстоянии, да добавляла к тому, что выделял ему колдун, то скудное мясо, что ей удавалось выловить в своей доле. По крайней мере, Мстиша больше не допускала, чтобы Незвана швыряла ему кости, как шелудивому псу.

Впрочем, Мстиславе больше не нужно было присутствие волка, чтобы поторапливаться, – вполне хватало того, как с ней обращались колдун и его девчонка.

И чем бойчее продвигалась Мстишина работа, тем, казалось, сильнее лютовали ее мучители. Ей редко когда выпадала вольность проснуться самой – чаще всего ее расталкивала Незвана, сразу же нагружая делами, словно Мстислава была ее рабыней. И хотя княжне уже было привычно ходить за скотиной, впотьмах прясть грубую пряжу или собирать хворост на пронизывающем ветру, почти все получалось у нее из рук вон плохо, за что девка не упускала случая высказать. Мстиша не оставалась в долгу и огрызалась, но чаще всего она настолько уставала, что равнодушно пропускала брань мимо ушей. Поначалу она подолгу представляла, как бы вывела проклятущую ведьму во двор детинца, раздела до исподницы и прилюдно, с оттягом выпорола, но через какое-то время даже эти мысли перестали приносить облегчение. Кажется, от жизни в колдовской избушке черствели и коржавели не только ее руки и тело, но заодно и сердце. Единственное, о чем Мстислава могла думать, – это о том, как к концу дня, выполнив бесконечный воз уроков, усядется за прялку. Часто это происходило далеко за полночь, когда и волхв, и девка уже укладывались. Мстиша научилась ценить даже то, что они хотя бы не заставляли ее гасить лучину.