Пока Мстиша озиралась, боясь пошевелиться, Шуляк, напротив, точно ожил. Вся сонливость, вялость и брюзгливость мигом спали с колдуна, и он решительно подошел к лежанке, устроенной рядом с печью, на которой металась несчастная.

Та казалась совсем юной. Заострившиеся скулы пылали, а запавшие глаза, смотревшие дико и бессмысленно, сияли темным, нехорошим блеском. Волотко бросился на колени перед постелью жены и осторожно, точно хрупкое сокровище, взял ее руку в свою. Крохотная ладошка безжизненно утонула в огромной ладони, и сердце Мстиславы сжалось от одного взгляда на лицо несчастного мужа.

– Домашенька, нещечко мое, – ласково позвал он жену, но та лишь заметалась по сбитой подушке. Косы ее растрепались и промокли от пота.

Не обращая внимания на Волотко, Шуляк уселся на постель и, пристально глядя на хворую, положил ладонь на ее покрытый испариной лоб. Прикрыв глаза, он некоторое время молчал, точно прислушивался к чему-то, и молодка постепенно успокоилась, перестав ерзать. Ее нахмуренное, скорченное лицо понемногу разгладилось, и колдун принялся вполголоса бормотать:

– Окаянные сестрицы, девы беспоясые и простоволосые Тень, Ломея, Знобея, Невея, Сластея, Трясея, Пласья, Томея, Хриперка, Харарка, Знобея и Грудея. Идете вы по белому свету людей имать, жилья тянуть, кости ломать, телеса земле-матери предавать. Сломлю я по три прута и стану бить вас три зори утренних и по три вечерних. Будьте вы, девы-трясуницы, на воде, в мире не ходите, людей не губите!

Мстише показалось, что с губ больной спорхнул белый, едва различимый мотылек. Не иначе как Шуляк спугнул ворогушу. Домаша вдруг жалобно застонала, и Волотко тревожно посмотрел на колдуна.

– Жар надобно отвести, руду отворить, – решил Шуляк и принялся доставать из сумки склянки и притирки, а из холщового чехла – несколько разномастных ножей и бритв, при виде которых Мстише сделалось не по себе. Он приказал хозяину приготовить ушат горячей воды и чистые тряпки и, когда все было исполнено, распарил руку молодицы. Подставив глиняную латку, колдун сделал осторожный надрез на запястье больной.

От вида и запаха полившейся крови Мстиславу замутило, и она уже было метнулась в сторону выхода, когда Домаша вдруг распахнула закрытые доселе глаза и закричала. Переход от полусна к неистовству оказался таким резким, что Мстиша даже на миг позабыла о дурноте. Хворая вдруг начала дергаться и вырываться, выкрикивая что-то неразборчивое и страшное.

– Держите ее! – зло зашипел Шуляк, который едва справлялся с обезумевшей молодицей.

Мстиша беспомощно взглянула на Волотко, но тот уже кинулся к жене, пригвождая ее к лежанке.