– Думаешь, там будет этот твой, тщедушный? – Атто поднялся со стула. Самокрутка в его пальцах окончательно истлела, он затушил ее – вернее, то, что от нее осталось, – об стол и бросил в висевшую под мышкой маленькую матерчатую сумку.

– Я надеюсь, – честно призналась Асин. – Мне… плохо от неопределенности, Атто. Понимаете?

– Неопределенность порой подобна самой страшной пытке. Она не дает спать, не дает есть. Не дает жить. – Он провел ногтями по короткой щетине на шее и бросил как-то уж слишком резко: – Собирайся.

– Но я… – начала было Асин, но он жестом оборвал ее:

– А я и не тебе.

Мирра жадно прижала крынку к груди и отвернулась. Отбирать ее совсем не хотелось, но у Атто были свои мысли по этому поводу. Подойдя, он ловко выхватил у малышки тару и поднял высоко над головой, за что заслужил весьма ощутимый, судя по звуку, пинок. Мирра могла и укусить, но, вопреки ожиданиям, спрыгнула со стула, покачнулась на тонких ногах и вдруг ткнулась лицом в живот Атто.

– Ты обещал меня забрать, – пробубнила она, хватаясь за его рубашку. – Так держи обещание, держи, а не то…

– Скоро, – ответил Атто и, передав крынку Асин, неумело обнял Мирру.

– Ты злой. Не как толстая матушка, совсем по-другому, понимаешь? Она не любит тех, кто не слушается, ты не любишь всех. Мне это нравится, – призналась Мирра, задрав голову. – Ты можешь защитить. Где другие не могут.

Она говорила все быстрее, повторяя раз за разом одну и ту же мысль. Мирре нравилось быть исключительной, ведь каким-то чудесным образом – если, конечно, верить ее словам – она чувствовала ложь. Обмани ее Атто, она бы давно поняла, а там уж – наказала бы по-своему.

– А тщедушный, – начала Мирра, когда Асин поставила ботинки в угол и кинула перед собой недавно подаренные отцом туфли, – это какой? – Она частенько припоминала незнакомые слова, говоря, что они чешутся внутри головы, пока не выходят оттуда через рот.

– Это хилый.

– Как я хилый? – Мирра тут же сжала губы, явно вознамерившись обидеться.

– Скорее как я, – усмехнулся Атто, оглаживая выступающие шрамы на предплечье – наверняка памятные, а может, даже оставленные самой Миррой.

– Ладно, – не менее подозрительно отозвалась она и дернула носом, давая понять: она еще найдет за что уцепиться, а как найдет – так и укусит.

А уж зубы у Мирры были острыми, пусть и обломанными. Асин как-то раз попыталась стянуть у нее лесной орех, похожий на крошечное сердце, каким его изображают на книжных картинках, а она возьми – да цапни. Асин даже не успела испугаться, просто застыла, прижимая ладонь с красноватым полукруглым следом к груди. Это был пятый – нет, шестой – день без Вальдекриза. Она не только считала их, но даже делила на отрезки: стеклянный – когда думала, будто сломается; деревянный – когда застывало все, даже мысли; туманный – когда она не могла разобраться в себе; тревожный – когда многое пугало; и новый – он начался недавно, и ему она пока не успела дать название.