– Я ленту… – начала она виновато, ощущая медленно поднимающийся жаром из самого живота стыд.

– Она ждет тебя, – мягко сказал папа, жестом предлагая войти. – Только не забудь извиниться перед ней.

– Не забуду!

Так повелось, когда Асин была еще совсем маленькой. Каждая вещь в ее крохотном мире казалась живой. Поэтому к ним она относилась с уважением, а если случайно обижала, то сразу извинялась, но правильно – чтобы точно простили. Иначе одежда рвалась, а девочки в шкатулках переставали танцевать. Асин не верила, что это были простые совпадения, да и «совпадало» подобное слишком часто, – потому рисковать она не собиралась. Она подошла к папе в четыре широких шага, вытянулась, чтобы достать до колючей щеки, и клюнула в его длинную улыбку. Пока он прижимал к лицу ладонь, Асин проплыла мимо, в тепло дома, где на бельевой веревке под потолком трепыхалась, блестя лоснящимся боком, лента.

– Ты извини, – пропела Асин, поглаживая волосы. – Я ведь злилась даже не на тебя. И не на папу злилась, – уточнила она, пропустив пряди меж пальцев. – Я просто злилась, потому что считала, будто мне хуже всех. А ведь это неправда. – Она нагнулась и глянула на ленту снизу вверх. Та осуждающе качнула хвостом.

– Строптивая, – усмехнулся папа, прикрывая за собой дверь и запирая щеколду – только он умел делать это почти неслышно.

– Я бы тоже упрямилась, если бы на меня наступили. – Асин нахмурилась. – Но я вплету тебя в косу и никогда больше – слышишь – не обижу! Даю мое крылатое слово. – И она коснулась груди там, где обычно покоилась вышитая свободная птица.

Повисла тишина, даже поленца в печи перестали трещать, и лента вновь качнулась, будто кивнула, принимая извинения. Асин тут же подпрыгнула, ухватила ее за кончик, потянула вниз и прижалась носом. Внутри распустилась, раскрылась диковинным цветком с яркими лепестками радость. Асин затопала – как в тот день, когда папа только принес ей украшение в подарок, – заулыбалась, чувствуя: ее простили, конечно же, простили.

А дальше они молчали. Случаются вечера, когда слова вдруг кажутся лишними и, осознав свою ненужность, уходят за порог, оставляя наедине двух тихих людей. Асин уселась на лавку, ближе к печи, а папа разлил по высоким тяжелым кружкам вязкое теплое молоко, от которого язык лип к небу. А еще он поставил рядом маленькую корзинку сладких гренок, прикрытых платком с синим узором. От нее волшебно пахло, Асин даже забыла, что ничегошеньки не принесла папе с Рынка, хотя собиралась отхватить связанный в узел калач с крупными кристаллами соли. Но пока провожала Вальдекриза, пока держала в руках его ладонь, тот утащили, оставив лишь крошки на мятой ткани. Впрочем, у Асин и денег-то не было – только честное слово, а его немногие принимали в качестве оплаты.