– Циэль и Вильварин, – без особого желания напомнила Асин, вновь ощутив острую неприязнь к женщинам с изящными кошачьими телами.

– Он скрашивал их дни и постоянно болтал – ни о чем. Ругал еду и выпивку Железного Города, обещал, что однажды они попробуют жареный сыр. Травил байки об островах, часть из которых, бесспорно, была чистой воды враньем… А вы, стало быть, знали о своем необычном происхождении? – Альвар даже позволил себе улыбнуться, и эта обыденность разговора заставляла что-то внутри головы Асин чесаться. Она поскребла ногтями лоб и посмотрела на Вальцера, который, пусть с трудом, но шагал по правую руку от нее. Бинты на его запястье и лодыжке почернели от крови.

– Недавно узнала. И меня это совсем не обрадовало, – честно ответила Асин. – Я хотела быть особенной, но особенной как самый обычный человек, понимаете? Стать кому-то другом. Ну или, может, не совсем другом. Я не мечтала о большом приключении, из которого вернусь известной на весь Первый и слишком заметной для счастливой жизни. Я мечтала о серьгах-витражах, – улыбнулась она, но тут же вновь почувствовала в горле слезы. – Кругленьких. Знаете такие?

– Да. – Альвар слегка погладил ее пальцы. – Если хотите, я могу подарить их вам. Вы не пленница, Асин, я уже говорил вам об этом. Вы гостья.

Пришлось постараться, чтобы не посоветовать ему засунуть кругленькие серьги куда поглубже. Но зубами Асин все-таки клацнула, а может, они просто застучали от страха. Гости не выбирают слова в переписках. А еще их не изучают, как новый вид зверьков или рыб – под увеличительным стеклом вспарывая мягкие брюшки. От одной мысли об этом Асин стало не по себе, и она погладила свой живот.

– Проголодались? – поинтересовался Альвар.

– Я бы скорее побоялся, что ее вырвет, – прокряхтел Вальцер, лицо которого сделалось белым. Он тяжело наваливался на палку, а та под его весом выгибалась дугой.

– Все хорошо, – ответила Асин и одному и другому. – Мне страшнее за вас. Как же вы…

– Подумаешь, собачка покусала, – усмехнулся Вальцер, тряхнув перебинтованной рукой. – У Мирры и то зубы острее. Мирра, – выдохнул он – так нежно, что у Асин сжалось сердце, закололо, словно одна маленькая девочка вцепилась в него клыками.

Письма папе казались чем-то вынужденным, неправильным. Даже сейчас они царапались изнутри уголками, шелестели – и от этого звука у Асин закладывало уши. Она хотела не писать, а говорить – бесконечно долго, захлебываясь важными словами, – а потом так же долго молчать. Про себя она придумывала беседу с папой, то и дело наполняя ее, словно лепешку-кармашек. Но папа не отвечал – он вообще почему-то не жил в ее голове, в отличие от повторяющего одно и то же Вальдекриза, а просто появлялся время от времени.