Унельм Гарт смотрел на неё без улыбки. По его глазам Омилия видела: она поверил ей, сразу – и обратить всё в шутку не выйдет.

– Омилия… Химмельн, – медленно повторил он, нахмурившись и глядя куда-то в сторону. – Ну и ну. – Его лицо просветлело. – Это что же, ты точно могла бы познакомить меня с владетелем, а? – Он рассмеялся. – Прости. Глупая шутка. Но ты… Самую малость выбила меня из колеи.

– Не знаю никого, кого я не выбивала бы из колеи, – сказала Омилия и вдруг почувствовала, что слёзы готовы вот-вот навернуться на глаза. – Теперь ты видишь: мне действительно стоит уйти. Ошибкой было прийти сюда.

– А я так не думаю, – сказал он, снова поднимая на неё взгляд. – Зачем ты так?

– То есть, «зачем»? Всё это не игра, Унельм Гарт. Я подвергла тебя опасности, придя сюда, – и, если хочешь знать, теперь мне стыдно. Если родители узнают, что мы с тобой встретились, как думаешь, что они сделают?

– Буду надеяться, что ты защитишь меня своей наследной волей, пресветлая…

– Не надо называть меня «пресветлая», – отрезала Омилия, чувствуя, как краска заливает щёки.

– Или что? Велишь бросить меня в крепость?

– Может, и так.

– Тогда, пожалуй, наша дружба и вправду подвергает меня изрядной опасности, – Унельм сощурился, раздумывая. – Но я, пожалуй, рискну.

– Да не может быть никакой дружбы! Мне следовало сразу об этом подумать. Просто я… Я…

– …не думала, что увидев меня, захочешь, чтобы это повторилось снова.

– С чего ты взял?

– Потому что это то, что я чувствую. И я уверен, что ты чувствуешь то же самое. – Он говорил твёрдо и просто, и отчего-то Омилии стало вдруг очень спокойно, как будто от одного этого тона все проблемы могли бы каким-то чудесным образом разрешиться.

– Неважно, что я чувствую. Важно, что я сделала глупость, из которой не выйдет ничего хорошего… Если, конечно, ты не планируешь раскрыть десятки зловещих преступлений, и стать сыщиком настолько знаменитым, что двери дворцового парка будут открыты для тебя в любое время дня…

– Звучит, как план. Я подумаю над этим, спасибо за идею… Омилия.

– Не называй меня «Омилией»… Пожалуйста, – добавила она, и слово это было непривычным, незнакомым. Произносить его оказалось неожиданно приятно.

– Я в тупике. Как же тогда мне тебя называть? Раз нельзя ни «Омилией», ни «пресветлой».

Она подумала.

– Может, «Мил»? Меня так называет только брат.