Но вместо этого он обнаружил забившегося в угол ребенка, который, захлебываясь слезами, прокусывал пальцы. Унизительно и жалко. Его взгляд ранил сильнее всего.

Отвращение.

Когда семья смотрит с отвращением, чувствуешь себя ничтожеством, и, попав под взор отца, я принял нового себя. Низвергнул на дно свое существование в собственной голове.

В тот день для самого себя я переродился ничтожеством.

* * *

Следующее неопределенное количество лет жизни я думал лишь о той роковой ошибке в ванной. И за нее я поплатился сполна. Отец был вне себя от ярости и наказывал меня изо дня в день. Я был в заточении в его личном подвале, где отец с удовольствием проводил экзекуции. Он вливал в меня литры крови: когда мое тело отвергало ее, выблевывая обратно, он с еще большим удовольствием вливал новые порции.

А мама… В тот роковой день она проводила меня удрученным взглядом. Когда меня выносили из ванной и тащили в подвал, мама плакала. Но что это были за слезы? Печаль? Жалость к непутевому сыну? Что вообще происходило у нее в голове? На эти вопросы я так и не смог получить ответы. Со временем, когда жизнь превратилась в ежедневное промывание кровью, нужда в этих ответах и вовсе пропала.

В какой-то из бесчисленных дней заточения у меня впервые появилось чувство, будто я тону в собственной крови. Отец прекрасно сделал свою работу. Когда я подрос, с детской крови он перешел на взрослую, и его выбор пал именно на женщин. Он желал, чтобы я был похож на него даже в выборе крови. Стоило признать, у него это получилось.

В клане начали появляться слухи. Другие высшие слои, зная, что у отца был наследник, задавали вопросы, так как мое отсутствие становилось крайне подозрительным. Рассказать им, что его собственный сын, наследник одного из самых властных чистокровных кланов, отказывается пить кровь, – это был крах. Невыносимый удар по репутации. Ванджио мог потерять свое место в обществе. Но у общества возникали вопросы, на которые требовалось представить хоть какие-то ответы. Отец понимал, что больше нельзя было держать меня в заточении, но и показывать в таком виде тоже не мог.

Самым разумным решением было убить меня. Такой исход освободил бы и меня, и его от проблем. Я потерял желание жить еще тогда, в ванной, когда встретил отцовский взгляд, исполненный отвращения.

Как-то мне в голову пришла мысль, от которой я впервые за столько лет услышал свой собственный смех. Если так подумать, у всех у них имелись свои мысли на мой счет, свои желания, свои видения меня в высшем свете, но возникало ли у них желание узнать, чего в жизни хотел я?