Магистр земли уставился на него из-под шляпы и презрительно скривил губы.

– Тогда поднимите и наденьте ожерелье, – сказал он.

Сэптен сглотнул.

– Ну же, что вы мешкаете, граф? Не можете согнуться, наверное? Это всё ваша сидячая работа, – с неожиданным задором заметил Маттос. – Давайте я помогу!

И прежде чем Сэптен успел возразить или возмутиться, магистр подхватил ожерелье, ткнул им в шею Сэптена, и оно защёлкнулось само собой. О Ангел!

– О Ангел! – простонал Сэптен вслух, когда понял, что его пальцы скользят по гладкому жемчугу и не могут нашарить замочек. – О…

– Не переживайте так, это же обыкновенное украшение! – прикрикнул Гимель Маттос.

Он сделал что‐то со своим посохом – но Сэптен уже не смотрел. Ему казалось, он рухнул на дно собственной могилы и со всех сторон на него лезут черви. Жирные, лоснящиеся, извивающиеся черви, они облепляют его, вгрызаются в плоть, а сверху всё падает и падает земля…

Воздух кончился, грудь придавила могильная плита, тяжёлая, как сам мир.

Сэптен закрыл глаза – впрочем, он и так уже ослеп от боли.

Сэптен закрыл глаза и приготовился умереть.

Однако это был ещё не конец. Граф резко вскинул голову и завыл, раздирая горло. Прямо сквозь его тело с безумной скоростью прорастали молодые побеги. Он задёргался, пытаясь вырваться из цепкой хватки, но стихия земли уже полностью завладела им. Не осталось ни грамма воздуха, ни капли воды, ни единой огненной искры.

Только боль. Только ад. Ад наяву…

– Довольно, – сухо сказал Гимель.

Застёжка щёлкнула, ожерелье вялой плетью соскользнуло с шеи Сэптена и мгновенно затерялось в траве.

Сэптен растянулся на земле. Ему казалось, он умер, но неприятный, постыдный холодок между ног – это ветер обдувал промокшие брюки – намекал на обратное.

– Вы арестованы, граф, – прогремел голос Гимеля где‐то далеко, словно на другом конце света. – Позвольте препроводить вас в тюрьму. Через три дня состоится судебное заседание.

– Почему бы… – прохрипел Сэптен, – почему бы сразу меня не прикончить? Что, ссышь?!

Гимель склонился над ним, аккуратно придерживая шляпу, и усмехнулся.

– Я – нет. А вы так и не поняли, что стихии – это благо. Они добрые. Они не для того, чтобы убивать.