Рядом беда прошла, смертная лютая… осознают они это сейчас и жизни радуются.

И хорошо им рядом. Так родными и становятся по-настоящему, душами врастают, сплетаются…

* * *

— Неспокойно мне, матушка.

Металась Машенька по комнате, то к окну подойдет, то к двери, то опять к окну.

Неспокойно ей, страшно. Но не ворчала боярыня Татьяна. Поймала чадо, по голове ее погладила ласково.

— Спокойнее будь, Машенька, маленький тоже волнуется.

— Матушка! Илюша там! А я…

— А за тебя и Вареньку спокоен твой муж. Это главное.

Боярыня Татьяна совсем своей у Заболоцких стала, считай, что ни день приезжает, то к дочери, то к боярыне Евдокии. Сдружились бабы, беседуют спокойно, Вареньку маленькую тискают всласть, Машу успокаивают. А той все равно тревожно. Уж и весна прошла уж и дороги просохли, ан, не едет любимый муж! А почему⁈

Что его задерживает⁈

И не любить горько, а когда любишь, то вдвое горше бывает.

Ох, Илюша…

Вздохнула Маша, от матери отстранилась, живота своего коснулась.

— Толкается… хотелось бы мне, чтобы Илюша хоть к родам приехал!

— Приедет, обязательно. А когда и нет, причина у него важная. Сама знаешь, Машенька, строг наш государь, и от ближников своих многое требует.

Боярыня за зятя стояла — горой. А что ж и не постоять?

И неглуп, и уважителен, и Машеньку любит, и Вареньку признал, грех прикрыл, и не попрекает в том, а что у царя на хорошем счету, так это уж вроде вишенки в пирожке вкусном.

Обхватила себя Машенька руками, вздохнула горестно, а выдохнуть и не успела толком. Копыта по двору застучали, голос разнесся звонкий.

— Гостей встречайте!