А затем погиб. И мысль о брате всколыхнула всю боль, которую Киоко намеревалась выплеснуть, когда отправлялась сюда. Все обиды, всю невысказанную злость, что она копила, держала в себе годами.

Но обрушить это на Аматэрасу — словно вылить чернила на белоснежное кимоно. Как на такое решиться?

— Я чувствую твою боль, — не стала дожидаться богиня. Она сама подошла к Киоко. — Я помогу. — Она взяла её ладони в свои — и тёплый ясный свет словно проник внутрь, разогнал тучи её болезненных воспоминаний из каждой жизни, освободил от оков. Это тепло было сродни материнской любви — нечто абсолютное, безграничное и исцеляющее самые глубокие раны.

Когда Киоко шла сюда, она думала, что будет кричать, злиться, может даже плакать, хотя надеялась, что сумеет сдержаться, не испытает такого унижения. Теперь же всё остыло. Боль от потерь улеглась, злость ушла, осталось только принятие. Так бывало, когда ещё ребёнком Киоко в слезах прибегала к родителям, жаловалась — то на наставника, то на служанку, то даже однажды на жука, который её укусил, — и, получив объятия и слова утешения, неизменно успокаивалась. Трагедия переставала быть трагедией, и жизнь продолжалась.

— Твоя боль направлена на меня, — сказала Аматэрасу с лёгким удивлением.

— Я ненавидела тебя большую часть своей жизни, — призналась Киоко. Она боялась её обидеть. Отчего-то очень не хотела, но и лгать тоже не стала.

— Надо же. — Не было похоже, что солнце это огорчило. Скорее озадачило. — Отчего?

— Под твоим взглядом умерли все, кого я любила. И многие из тех, кто доверил мне свои жизни. Сначала мама с братом. Затем отец. А позже… Позже целый город невинных людей.

— И ты винишь в этом меня. — Она не спрашивала — утверждала.

— Аматэрасу оберегает детей и женщин, разве не так? Люди верят в это. Я верила. Но только до первых потерь.

— Ты сказала: «Под твоим взглядом…» — Аматэрасу не выпускала её рук из своих, таких тёплых и обнимающих. — Но я не присматриваю за людьми.

Смысл слов не сразу дошёл до неё, а когда дошёл, потребовалось ещё немного времени для того, чтобы понять.

— Но как же… Ведь день как раз потому и безопасен…

— День безопасен, потому что у теней остаётся не так много места, где они способны укрыться.

— Теней?

— Тьма, что таится в людях, не любит являться при свете. А тьма погибших душ не способна жить вне тени. Творить зло легче, когда чужие глаза не видят. Поэтому я даю людям свет — это избавляет от тех бед, которые можно спугнуть.

— Но ты не смотришь? Выходит, все эти слова об оберегающей Аматэрасу ложны?

— Не могу согласиться, ведь я оберегаю… Как могу. И если бы я могла, я спасала бы каждого, я присматривала бы за всеми и избавила бы мир от всех страданий. Только подобное не под силу и самому Творцу. А мне так и вовсе. — Тогда она отпустила её руки, потянулась к своему лицу и аккуратно сняла маску.