А бабушка рядом, смотрит печально и нежно:

– Ты этого не помнишь, но ты стала последним ребенком, которого я держала на руках, которому пела песни.

Я сглотнула засевший в горле комок, прошептала: «Спасибо». Бабушка улыбнулась, протянула руку и погладила меня по голове. Первым порывом было отстраниться, вторым – обнять. Я не сделала ни того, ни другого. Просто замерла, словно дикая кошка, к которой впервые прикоснулись ласково. Стоит она, настороженно выгнув спину, и не может понять, оцарапать ли руку или потереться о ладонь.

– Ты придешь со мной попрощаться?

– Да. Если получится. Если когда-нибудь окажусь дома.

– Окажешься.

Бабушкина рука опустилась мне на щеку; погладила, стирая слезы. «Ой, – удивилась я, обнаружив, что плачу, – извини». Но очертания бабушкиного лица, рояля, комнаты уже размывались; лишенные границ, цвета и оттенки перемешивались. Я закрыла глаза, но мутное марево, казалось, проникло и под веки.

Бросило в дрожь, я притянула колени к груди, сжалась, чтобы согреться. На секунду показалось, что, проснувшись, я увижу шатровую крышу, корявую самодельную мебель, сложенную стопками одежду. А снаружи Маа прижмет к ткани ладони и спросит, что я хочу передать тем, кто еще не умер.

Но когда я наконец открыла глаза, то увидела мужчину с птичьим лицом. И поняла, что это он – не бабушка – гладил меня по голове и стирал слезы.

– Все будет хорошо, – сказал он тихо, не птичьим голосом. – Вы подпишете документ о неразглашении, и на этом все плохое закончится. Для вашего дяди. Его никто не тронет.

– А для меня? – Горло будто сдавили невидимые холодные руки.

– Вы ведь и сами понимаете, что еще нам понадобитесь. Похоже, зря мы отказались допрашивать вас наравне с Диего, – мужчина резко подался вперед. Я отпрянула: радужки его глаз пожелтели, словно и впрямь у хищной птицы. – Вы пробыли в проклятых землях не так долго, не успели измениться. Вы все еще можете дышать здешним воздухом и есть нормальную еду. А для большинства из нас – тех, кто входит в исследовательскую группу и регулярно путешествует за Стену, – многое теперь недоступно. Привычный, родной мир нас отторгает. Посмотрите на меня: чем дольше я нахожусь по эту сторону, тем выше поднимается температура моего тела. И эта лихорадка не лечится лекарствами, только пустыней, кишащей чудовищами. Жар тела… Ничего не напоминает?

Я кивнула, сглатывая вставший в горле комок.

– Верно. Диего. Но все же различия есть. Знаете, в исследовательской команде уже давно не было людей благородной крови. Конечно, их больше ценят. Но главная причина – слишком быстро проклятые земли соскабливают с них человеческое, оставляя один голый дар. Но вас, Энрике, это удивительным образом не затронуло…