Вернувшись из академии, Фернвальд приказал накрыть ужин в общей гостиной. Когда мы заняли свои места, Фернвальд поведал о письме, которое не так давно отправил моим родителям – о том, что я путешествовала по архипелагу не одна, а в компании Диего. Якобы поэтому я так долго не писала домой: стыдилась связи с бывшим женихом сестры.

– Разумеется, я упомянул о том, что ты не знала о помолвке.

– Они ответили? – Получив кивок, я добавила, нервно кусая губы: – Что, что они написали?

– Ждут вас. Хочешь почитать? – Фернвальд протянул сложенный вчетверо листок, но я не решилась взять его, покачала головой.

Наверняка там лишь несколько скупых строк: мама с папой никогда по-другому мне не писали. В глазах защипало.

– Знаю, это будет сложно, но тебе действительно нужно навестить родителей, Энрике. Представить им Диего. Я вас не гоню. Не понравится в Алерте – двери моего дома всегда открыты.

– Хорошая идея, – ответил Диего прежде, чем я успела произнести хоть слово. – Поможете выбрать подарки?

Когда мы прощались, Фернвальд выглядел одиноким. Несмотря на все опасения, я очень сильно хотела увидеться с родителями и сестрами, но в то же время боялась оставить дядю одного. Потерять жену, дочь, рассориться с семьей. А теперь еще и Алан, выросший под его крышей, ускользнул. Выбрал зеркальный камень, потому что был несчастен. Слишком много горя для одного человека.

Перед тем как сесть в карету, которая должна была отвезти нас на вокзал, я обняла Фернвальда покрепче и прошептала:

– Я скоро вернусь.

Он кивнул и улыбнулся в ответ, и от этой его улыбки, первой за долгое время, стало легче.

В этот раз поезд не проезжал участок вдоль Стены. И слава богам. Не знаю, как бы мы себя чувствовали, о чем бы думали, глядя на мутное марево и зная, что за ним – не бездна, не море льда или пламени, как полагают некоторые.

Я скучала по женщине с серыми глазами, которая научила меня плести косы и завязывать платок на голове так, чтобы он держался целый день. Ее фигура мерещилась мне на перроне, в коридоре поезда, в дверях соседнего купе. Закрывая глаза, я чувствовала песок под веками и песок на губах, если произносила хоть слово.

Я не знала, о чем думал Диего. Во время всего пути он не отводил взгляда от окна и, казалось, видел совсем не проплывающие мимо деревеньки, поля и перелески. Диего не шевельнулся, даже когда совсем стемнело и в купе принесли лампу.

В черном мареве за стеклом отражалось его лицо. Я смотрела на него – то на лицо, то на отражение – перед тем как заснуть. А когда проснулась, то подумала, что Диего, должно быть, не только не ложился, но и вообще не сдвинулся с места. Мы прибыли на рассвете, из теплого вагона выбрались на холодный воздух – будто нырнули в прорубь.