– Ладно, немного удовольствия это мне все же принесло. В конце концов, ты убил моего брата. Я могу себе это позволить, – почти пропел он, – дурной тебе смерти, Луций Эдера.

Консул бросил клеймо на пол и ушел. Звон металла еще долго отражался от радужных стен. Когда он стих, Луций открыл рот и снова попытался произнести свое последнее слово.

В зале стояла глухая тишина.

* * *

Когда Луцию было шесть, в Эдес пришло поветрие. Болезнь охватила Нижний и Средний город, забрала тысячи жизней. Сперва запертый в Патрицианских кварталах, Луций видел только дым от многочисленных костров на горизонте. А потом хворь пришла и в богатые дома. Каждый день из поместья Авитусов выносили мертвых рабов с бледно-голубой кожей в желтоватых пятнах и неестественно распухшими багровыми шеями. Тогда Луций узнал, что такое мор. Заболела Илма. Кормилица сдерживала надсадный кашель, чтобы не пугать ребенка, но он слышал ее хриплое дыхание и чувствовал тяжелый кунжутный запах ее холодного пота. Он боялся, что страшная болезнь случится и с ним, в слезах убежал к Тиберию. Дядя сказал, что он в безопасности. Что с Луцием этого никогда не случится. Что тавро защитит его.

Илма выздоровела быстро. Ее спасла талорская кровь. Мор в Эдесе утих спустя месяц. Но простолюдины продолжали иногда умирать, и Луций уже не мог перестать замечать тела, которые выносили из дома. Их уносили пневмония и лихорадка, дизентерия и гангрена. Они всегда были рядом, как оголодавшие крысы. Луций чувствовал, как они скалились на него.

Ждали шанса наброситься, чтобы восстановить призрачную справедливость.

Он остался в одиночестве в пустом зале, где ничего не происходило, и это само по себе было пыткой. Бесконечно тянущееся время раздражало. Он сделал свою ставку и не знал, сыграла ли она. От этого Луция лихорадило, как игрока на скачках. Он никогда не был азартным. Никогда не ставил на случай. Никогда – до того момента, как свернул в ту проклятую подворотню, а потом с чего-то решил, что будет отличной идеей самолично поймать похитителя Младших магов.

И – завертелось.

Луция изводила духота. Последний Покой словно кипятили снаружи. Он любил тепло – но сухое и жгучее. Держать глиняный кувшин с горячим вином, греть об него ладони. Подставлять лицо летнему солнцу. Греться возле Орхо. Но от проклятой влажной, плесневелой жары Последнего Покоя раны на груди пульсировали. Грязь стекала по коже, смешивалась с потом и кровью, бурой жижей капала на белую подушку под коленями. Он хотел лечь, сесть удобнее или хотя бы стереть с лица пот, но цепи, которые удерживали его руки, не позволяли. Хотелось пить. Радужные блики песком осыпались в глаза. Его охватила не то паника, не то ярость. Но ярость беспомощная и бессильная.