– Дерфель? – переспросил он.

– Да, господин.

Мерлин пошарил вокруг, я протянул ему руку, он крепко стиснул мои пальцы. И, не выпуская моей руки, обессиленно опустился наземь.

– Я безумен, представляешь? – произнес он вполне рассудительно.

– Нет, господин, – возразил я.

– Меня наказывают.

– Безвинно, господин.

– Дерфель? Это вправду ты?

– Я, господин. Поесть хочешь?

– Мне столько всего надо рассказать тебе, Дерфель.

– Надеюсь, господин, – проговорил я, но мысли его, похоже, путались: он опять принялся рассуждать про глину, затем про разные другие заклинания и вновь позабыл о том, кто я такой, потому что назвал меня Артуром – и надолго умолк.

– Дерфель? – наконец позвал он.

– Да, господин.

– Ничего нельзя записывать, ты ведь понимаешь?

– Ты мне много раз это объяснял, господин.

– Нашу мудрость полагается хранить в памяти. Каледдин некогда все надиктовал писцу – тогда-то боги и отвратились от нас. Я-то знания держу в голове. Держал то есть. Она забрала. Все. Или почти все. – Последние три слова старик прошептал еле слышно.

– Нимуэ? – переспросил я. При упоминании ее имени Мерлин судорожно, до боли стиснул мою руку и вновь замолчал.

– Это она тебя ослепила? – спросил я.

– Так было надо! – отозвался он, нахмурившись, ибо расслышал в моем голосе неодобрение. – По-другому-то никак нельзя. Я думал, это очевидно.

– Только не мне, – горько отозвался я.