Расселина сузилась, затем словно бы резко закончилась тупиком прямо перед нами, ибо теперь я различал лишь смутный отсвет отраженного света костра на высокой скале. А затем заметил в конце расщелины что-то вроде клетки. Там росло два куста боярышника, и грубые деревянные перекладины приколотили прямо к стволам, соорудив подобие решетки. Олвен выпустила мою руку и подтолкнула меня вперед.

– Я приду за тобой поутру, господин. Здесь есть еда. – Она улыбнулась, развернулась и убежала прочь.

Сначала мне подумалось, что кустарная клетка – это что-то вроде укрытия и что, подойдя поближе, я обнаружу вход между прутьями, но нет, двери не было. Решетка отгородила последние несколько ярдов расселины; обещанная еда дожидалась под боярышниковым кустом. Я обнаружил черствый хлеб, сушеную баранину и кувшин с водой. Я уселся, разломил хлеб, и тут в клетке что-то зашевелилось. Я вздрогнул от неожиданности – существо заковыляло ко мне.

Сперва я решил, это зверь какой-то, потом понял: человек – и наконец узнал его. Мерлин.

* * *

– Я буду хорошим, – заверил меня Мерлин. – Очень-очень хорошим.

И тут я понял, зачем нужна вторая глиняная фигура: Мерлин был слеп. Вообще без глаз. Сплошной ужас.

– Шип в ногу впился, – пожаловался он, – прямо в пятку. – И он рухнул у прутьев и захныкал: – Я буду хорошим, честное слово!

Я присел на корточки.

– Мерлин? – окликнул я.

– Я буду хорошим! – отчаянно завопил он.

Я просунул руку сквозь прутья – погладить его спутанные грязные волосы; он отпрянул назад и затрясся.

– Мерлин? – позвал я снова.

– Крови добавь, – посоветовал он, – в глину надо добавить крови. И перемешать хорошенько. Лучше всего детской, так мне рассказывали. Сам я этого никогда не делал, милая. Танабурс делал, я знаю, а я однажды потолковал с ним по душам. Он, конечно, был дурень тот еще, но броской показухой не брезговал. Нужна кровь рыжего ребенка, объяснял он мне, желательно – рыжего калеки. Конечно, на худой конец, любой малец сойдет, но рыжий калека – самое то!

– Мерлин, – проговорил я, – это я, Дерфель.

А старик все бормотал, не умолкая: рассуждал, как сделать глиняную фигуру, чтобы насылать зло издалека. Он толковал о крови, о росе и о том, что лепить истукана необходимо при ударе грома. Меня он упорно не слышал, а когда я встал и попытался отодрать прутья от стволов, из темноты за моей спиной выступили два ухмыляющихся копейщика. То были кровавые щиты, и копья их недвусмысленно давали понять, что пытаться освободить пленника не следует. Я вновь опустился на корточки.

– Мерлин!

Он подполз ближе и принюхался.