— Я не ревную.

…Они разговаривали весь вечер и всю ночь, а потом ещё сколько-то. Альен потерял счёт времени.

Фиенни положил лиру на круглый столик.

— Не буду, — устало и неуверенно возразил Альен.

Фиенни издал невнятный звук — нечто среднее между зевком и скептическим мычанием.

— Плоть, — бросил Альен, растирая кончиками пальцев вдруг занывшие виски. — Плоть, которая ограничивает. Я не прав?

— А если бы не глаза? — с вызовом спросил Альен. Ему уже хотелось, чтобы Фиенни замялся, хотелось увидеть его колебания. За руку себя укусить, что ли?… Он был точно в горячке от болотной лихорадки — и очнуться не получалось.

— Я знаю.

У Альена больно — ужасно больно, будто в приступе — сдавило что-то в груди. А потом (он не понял, как это случилось) Фиенни опять очутился рядом, почти вплотную, и прижался лбом к его лбу.

— Много лет я клялся вернуть тебя. Каждый день. Каждую ночь. И сейчас повторяю клятву.

— Но мне этого мало.

— Я знаю, — сказал Фиенни.

— К чему сарказм, если правда любишь?… Да, кстати, это интересное предложение.

Что ж, настало время выплывать из себя — и выдохнуть пламя.

— Просто ты слишком проницателен, учитель.

Взгляд Фиенни стал странно-глубоким — таким, будто ему известно всё в Мироздании, будто он видел концы и начала всех дорог. Переливы лиры на мгновение замерли.

Молчаливый Город предстал перед Альеном именно таким, каким рисовался в его воображении. Мёртвые, лишённые голоса улицы, и развалины величественных зданий, и повсюду — статуи и барельефы драконов с облетевшей позолотой. В раскрошившейся разноцветной плитке под ногами, в гигантских ступенях, в навесах из крепкого полупрозрачного материала (легко угадывалась скорлупа драконьих яиц) — во всём этом чуялся Фиенни. Непостижимым образом Фиенни был даже в воздухе Пустыни — сухом и исполненном жара, несмотря на то, что стены Города создавали тень.

Может, его на самом деле похитили и подменили, как младенцев из сказок про боуги? В их колыбели, правда, обычно подкладывали полено или кусок железа. Леди Тоури, наверное, согласилась бы, что это недалеко от истины…

Он может войти. Он имеет право. Почему же рука немеет, не в силах подняться, и исходит тысячью иголок? Почему он мнётся, будто наказанный ребёнок у входа в кухню — ребёнок, оставленный без сладкого?…

— Зеркала воспоминаний? — Фиенни нахмурился; тонкая морщинка пролегла меж бровей — точно такая, как раньше. — Она разбила его?