— Ты предлагаешь мне спор?

— Ага.

— Не хочу денег.

— Знаю. Тогда на один приказ.

— На какой?

— На любой.

— Нет. Я присягала.

— Тогда на тот, что не помешает твоим присягам.

Аурелия отерла рот.

— Ладно. И ты — один приказ.

— Один приказ.

— Изгоню тебя на Гердон, в Землю Гаудата.

— Да-да, как же. — Яна криво усмехнулась. Кинув собакам последний кусок колбасы, подняла взгляд. Аурелия широко зевнула. — Тебе настолько скучно?

— Нужно возвращаться в постель, иначе упаду лицом в тарелку. Доброй ночи.

Проснувшись в четвертый раз, она проснулась уже надолго. Король со своими людьми успел уехать, и Острожский двор казался пустым. Да и то верно, сколько же людей обитает здесь постоянно? Когда уедет стратегос и люди стратегоса — останутся тут лишь эта пустота и тишина и зеленое сияние леса. Аурелия же проснулась в наитишайший час сразу после рассвета и бродила пустыми коридорами и высокими залами со стенами из старого дерева (первый этаж главной части дома был возведен исключительно из дерева, на фундаменте из почерневших от старости камней). Воздух аж сиял и подрагивал от весеннего солнца, рвущегося в каждое окно, в каждую бойницу, в каждую щель, но, когда Аурелия входила в тень этих стен, что помнили рождение и первую смерть Святовида, ее охватывал холод, почти ощутимый, шершавая материя холода, саван темной влаги, дыхание парило у ее рта, сразу же сгущаясь в том пару. Именно так, по словам Антидектеса Александрийца, цеферы эфирные превращаются в цеферы гидоровые, архэ горячие и влажные в архэ холодные и влажные, или даже самозарождаются и умирают первоэлементы.

Из залы, увешанной головами чащобных тварей, она вышла на подворье — в роящиеся тучи проснувшихся насекомых, в горячее сияние — в сад, в лес. Означенная выжженными по коре рунами тропка вела прямо к острожским рыбным прудам. Подернутые зелеными покровами зерцала вод казались плоскими полянами, раскинувшимися меж вставшими рядами деревьев. Лохматый селянин лениво крутил суковатой жердью в одном из озерец. При виде Аурелии раззявил рот, замер на полудвижении, почти упав за упущенной жердью в темную бездну. Аурелия отступила в лес. Эти деревья: здесь все, что растет, — растет дико, даже то, что высажено и досматривается человеком, яблони, пшеница, лук: полудикие, рвущиеся на свободу, к формам древним, дочеловеческим, бессмысленным. Здесь, глубоко в антосе Святовида.

Она сделала едва десяток-другой шагов и, когда взблеск просеки исчез меж деревьями, совершенно потеряла направление. Шла, куда вел ее уклон земли, спутанные корни, лабиринты то густого, то чуть прореженного подлеска. Девушка уже не могла избегать прикосновения леса, продиралась сквозь влажную зелень, паутина липла к ее коже, сорняки обвивались вокруг ее стоп. И все такое холодное и мокрое… Земля, она находилась на Земле, в мире грязи и хаоса. И все же та же самая морфа отпечатывалась и вне ауры Святовида — грязь и хаос, в телах и мыслях. Люди какие-то недоделанные, недоформированные, раздерганные между морфой и морфой, без прямых линий и четких граней, неустанно пробуют совместить правду с ложью. Неужели такими некогда были все мы, неужели отсюда мы вышли, неужели отсюда извлекла нас Госпожа? Родилась ли Вселенная изо Лжи?.. Но движется она к совершенству, постепенно замещая невероятное вероятным и ложное — истинным. Эволюции и изменения завершатся в миг, когда мы доберемся до Истины, каковая ведь едина и неизменна. Пока же — живем во Лжи, живем Ложью, живем, потому что Лжем.