Тишина.

— Вы — Гаруша Бабушкин, служащий Министра Запада, — наконец прошептал по-гречески эстлос Бербелек, не вставая с сундука.

— Да, — ответил Бабушкин.

Аурелия отпустила ворот его шубы.

Стратегос не позволил писцу отвести взгляд.

— Лунный пес, безымянное дитя Госпожи, слуга верный, приведенный к присяге Нану Агилатилой в весеннюю эквинокцию восемьдесят шестого года, под водой, медом, кровью и топором.

Бабушкин вдруг тряхнул головой, оскалился и шагнул к стратегосу:

— Я, — рявкнул. — Я!

Стратегос Бербелек протянул длинную руку, сжал в горсти загривок лысого писца и притянул его к себе, согнувшись почти пополам.

— А знаете, кто таков я?

— Мне сказали.

— И что вам сказали?

Бабушкин облизнул губы.

— Ты прибыл его убить. Иероним Коленицкий. Госпожа послала тебя нести войну. Эстлос.

— Вы меня боитесь, Бабушкин?

Бабушкин пробовал засмеяться, но ему не хватило дыхания.

— Конечно, — выкашлял он наконец. — Пусти меня, эстлос.

— Проясните мне кое-что, Бабушкин. Каким чудом такой трус, как вы, может таиться среди высших официалов Вдовца, среди его крыс и наушников, а теперь уже и в сердце его антоса, под боком самого кратистоса, — и остаться верным Иллее Жестокой?

— Я не трус!

— Ох, Бабушкин, Бабушкин. Вы ежедневно лижете им жопы.