С той поры они жили в горах – то в одной пещере, то в другой, похожей на огромное гнездо, уютное, тёплое, заваленное перьями сухих туманов и облаков, которые варнак умел сушить, используя старинные присухи. Он и Златоустку присушил, полюбила ирода, и родился ребятёнок, да не простой, а вроде бы как воронёнок, симпатичный такой Воррагамчик. Облик был у него человечий, только с одной нечеловеческой способностью: светлокожий мальчонка неожиданно мог подскочить под самый потолок пещеры, перекувыркнуться через голову и превратиться в чёрного воронёнка. Златоустка переполошилась, когда первый раз увидела.

– Господи! Что это с ним? – Изумилась и руку подняла для крестного знамения.

– Стой! – Воррагам взбесился. – Если ты ещё раз попробуешь перекреститься – руки пообломаю!

– Да ты посмотри, что с дитёнком творится.

– Ничего, – успокоил он, – так и должно быть.

И рассказал он ей печальную историю древнего Рода Воронов, который год за годом, век за веком жил, не тужил в глухой тайге, среди жемчужных песен соловьёв, среди простонародного говора дроздов, воробьёв, среди перещёлка синиц и жутковатого ночного хохота неясытей. Всё шло привычным кругом; сгорало лето красное в тайге, природа начинала изнемогать и чахнуть, первая прожелть появлялась в траве и на деревьях. А там уже, глядишь, – зима на белых крыльях прилетала, белыми перьями стылую землю заваливала. От морозов трещало и пищало родовое дерево, на котором находилась чёрная шапка гнезда. Это было нелёгкое время – бескормица. Птахи иногда замерзали прямо на лету. Волки жалобным воем отпевали луну по ночам. Но всё-таки зима была не вечной – птица в белых перьях улетала. И вслед за этим природа веселела, преображалась. Шумные потоки талых вод кубарем полетели с пригорков. На кулигах, на лужайках глаза открывали подснежники, пролески и хохлатки, марьины коренья и жарки. А в небесах как ручейки журчали жаворонки, заслышались пересвисты скворцов, запевка соловья, запевка зяблика.

В такие дни глава из Рода Воронов преображался – новую рубаху надевал, иссиня-чёрную, мерцающую металлическим блеском, и точно такие же новые штаны. Добывая мышь-полёвку – в этом деле ворон ничуть не хуже кошки – глава семейства прилетал к своему гнездовью. Уютное кубло устроено было на высокой могучей сосне – среди крепкой рассохи золотистых ветвей. Как правило, в последних числах февраля в гнезде появлялось несколько тёплых яиц, на которых терпеливо, горделиво и важно восседала мамка-ворониха. А папаша кормил её – заботливо, прилежно. И сердце его млело, томилось ожиданием, когда же наконец-то первый желторотик запищит, а за ним второй и третий заявят о себе. И тогда они уже вдвоём – отец и мать – начнут заниматься кормёжкой детей. А под конец апреля вся детвора вставала на гнезде и ручонками восторженно размахивала. Детвора уже была в чёрных рубашках и день за днём стремительно прибавляла в росте. А в первых числах мая самый смелый из детворы, самый отчаянный впервые покидал родимое кубло, но ненадолго. Перелетая на ближние сосны, где он сидел с широко раззявленными глазками и растопыренным клювом, отчаяюга всякий раз спешил назад. А в середине мая все ребятишки сидели уже на ветках сосны – недалеко от гнездовья. Восседали как чёрные крупные шишки – не шевелясь и помалкивая. А через несколько дней они уже летали, правда, пока ещё вокруг да около гнезда, но самый смелый, самый сильный однажды улепетнул в дремучую тайгу и повстречал избушку на курьих ножах.