Затем в купе кто-то вошёл. И снова Литагин услышал голоса, среди которых был как будто знакомый скрипучий голос старика. Стараясь не выдать себя, Ермакей осторожно глянул с верхней полки и обомлел.

Внизу возле окна за столиком – друг против друга – сидели два странных пассажира. Один из них сильно смахивал на крупнолобого, бородатого Фёдора Михайловича Достоевского. А второй – темнокожий Старик-Черновик, который в последнее время выдавал себя за старика Бустрофедона.

«Тёплая компашка!» – Лейтенант вдруг ощутил под рёбрами громко стучащее сердце.

А Старик-Черновик в это время, огорчённо вздыхая, возобновил прерванный какой-то разговор.

– Федор Михайлович! Вы, видно, были правы, когда сказали давеча.

Достоевский нахмурился.

– Я много чего говорил. Вы напомните.

– А вот сейчас, минуточку… – Обхватывая голову руками, Старик-Черновик зажмурился от напряжения. – Нет! Видно, дырка в памяти. Не вспомню. Муму непостижимо, как я мог забыть…

Крупнолобый бородач, похожий на Достоевского, с грустью глядел за окно. Русские пейзажи, от которых веяло древностью, время от времени заслонялись колоссальными щитами, стоящими вдоль железной дороги. Со щитов охально улыбались полуобнаженные красотки. В глаза плескалось нарисованное пиво из кружки, в которой можно было искупать коня. Вычурно и пёстро в глаза бросалась реклама чего-то американского, чего-то китайского, корейского, немецкого и даже марсианского…

Печально глядя на всё это художество, Достоевский произнёс именно то, что старик силился вспомнить:

– Русскому народу ни за что в мире не простят желания быть самим собою. Весь прогресс через школы предполагается в том, чтобы отучить народ быть собою. Все черты народа осмеяны и преданы позору. Скажут, тёмное царство осмеяно. Но в том-то и дело, что вместе с тёмным царством осмеяно и всё светлое. Вот светлое-то и противно: вера, кротость, подчинение воле Божьей. Демократы наши любят народ идеальный, в отношении которого тем скорее готовы исполнить свой долг, чем он никогда не существовал и существовать не будет.

Темнокожий старик аж просветлел от радости.

– Господи! Вот сказано, так сказано! Сколько лет миновало, а звучит современно, бороду даю на отсечение. А наши графоманы со своими вшивыми книжонками? Тьфу да и только! У нынешних писателей от Достоевского одно только название на лбу – «Идиот».

Немного театрально, с натугой посмеиваясь, бородач, похожий на русского классика, возразил:

– И среди наших тоже есть достойные. – Поправляя старинный сюртук, пахнущий нафталином и тесноватый в плечах, лобастый человек заговорил другим голосом, принадлежавшим будто бы не Достоевскому: – Достойные есть. Только мало. Увы.