И старик прочитал ему краткую лекцию, особо акцентируя на том, что глаза отставного инженера поручика Достоевского «перевернулись» 22 декабря 1849 года, когда Фёдор Михайлович – наряду с другими вольнодумцами признанный опасным государственным преступником – оказался на Семёновском плацу, где прозвучал приговор: смертная казнь расстрелянием.

– Именно так: «расстрелянием», – рассказывал старик. – Жить ему оставалось минут пять, не более. Священник даже крест поднёс ему для последнего целования. Ну, а потом, сами знаете, смертная казнь была заменена ссылкой на каторжные работы сроком на четыре года. И вот как раз оттуда – с Семёновского плаца в Петербурге – берут начало пронзительно-печальные глаза Достоевского. И ежели вы, господин лицедей, не сможете найти эти глаза – глаза казнённого и воскрешенного… Я вообще тогда не представляю…

Лицедей с удивлением и уважением стал рассматривать старика, который минутами раньше представлялся ему простаком; такие в город едут салом торговать.

– Простите бога ради, – голос актёра стал немного заискивающим. – Простите, но как понимать ваши слова по поводу того, что вы так вдохновенно, так славно когда-то работали с Достоевским?

Помрачнев, старик поднялся и медленно, сутуло вышел из купе, не удостоив лицедея ни словом, ни взглядом. И Литагина вдруг словно бы кто-то шилом под бок ширнули. «Уйдёт!» Заполошно соскочив с верхней полки, Ермакей чуть на шею лицедею не сел. Забывая извиниться, лейтенант следом за стариком побежал – в ту сторону, где только что закрылась дверь. Но было поздно – ни в тамбуре, ни в соседнем вагоне старика уже не было.

«Упустил! – лейтенант аж застонал. – Раззява!»

Он хотел наудачу пойти по вагонам, поискать ещё, но поезд уже подъезжал к Стольнограду – народ в вагонах заволновался, чемоданы, баулы стал вытаскивать в проходы. «Теперь не протолкнёшься!» – понял Литагин, с тоскою глядя на пригород, в последние годы разросшийся, как на опаре.

Замелькали вырубки в парковой зоне. Кольцевые развязки автомобильных дорог. Виадуки. Платформы, забитые народом, ждущим электричку. Трубы стали вырастать из-под земли. Железные опоры. Складские помещения. Потянулся пыльный, неприглядный, захламлённый придаток Стольного Града, «довесок», не очень-то умно застроенный, местами совершенно неприглядный от серости, а местами сверкающий от современной роскоши казённых строений и частных домов.

Продолжая стоять у окна, лейтенант удивлённо думал: «А куда, интересно, он ездил, этот Старик-Черновик? С Достоевским он работал. Ну, чудило. Работал, не работал, а память у него – дай бог каждому дожить до старости и сохранить такую поразительную память. Ну, ладно, приехали!»