– Ну, что? – зарычал генеральный, по-волчьи сверкая глазами. – Не хочешь быть расстрелянной? Значит, будем над ошибками работать? Ты согласна? Не слышу?

– Согласна, – пролепетала корректорша.

– Умница. Пошли, я покажу тебе, как надо работать над ошибками. У меня золотое перо…

Молоденькая корректорша зашла за какую-то чёрную шторку – и обомлела. Вся боковая комната была оклеена такими фривольными картинками, от которых бросало в жар и тошно становилось – это была подпольная продукция издательского дома, продукция, предназначенная для каких-то очень богатых заказчиков. Посредине комнаты стоял журнальный столик, на котором блестела бутылка вина, два хрустальных фужера, похожие на головки младенцев, виноградные свежие гроздья мерцали росинками. А в затемнённом углу был диван, обшитый чёрной козлиной кожей и снабженный какими-то такими хитрыми пружинами, которые стонали, как живые и даже похихикивали. И вот на этом диване Толстяк с великим удовольствием показал бы корректорше, как надо работать над ошибками. Но не судьба. Именно в эту минуту в кабинете директора сработала тревожная кнопка. Раздался вой сирены, которую невозможно было отключить, не выскочив из кабинета. Громоподобная эта сирена могла сама включиться, если проводку, например, замкнуло, но скорее всего, сирену врубила секретуточка – только у неё был доступ к тревожной кнопке.

Забывая застегнуть прореху, Толстый Том, всклокоченный и раскрасневшийся, выбежал в приёмную.

– Убью! – зарычал. – Дура! Выключи! Мухой!

– Не могу, – едва не плача, пролепетала побледневшая девица. – Воррагам на проводе! Это он включил!

Мимо них проскочила растрёпанная корректорша, вся в слезах, с надорванной юбкой. В приёмной хлопнула дверь – каблучки корректорши горохом по ступеням посыпались. Секретуточка мгновенно поняла, в чём дело, только не могла ещё уразуметь: было там или не было, на диване. Секретуточка следом хотела побежать, полюбопытствовать, но вместо этого вдруг потихоньку сняла параллельную трубку – куда любопытней было подслушать разговор Бесцели и Воррагама, который никогда ещё не пользовался тревожной кнопкой.

Разговор был короткий, но малоприятный. Говорили по-русски, и в то же время это был сплошной какой-то «абстрактный антураж», в котором присутствовал «дайджест и девальвация, консенсус и конфронтация, плюрализм и претенциозность». У секретуточки, бедняжки, в первые дни работы в издательстве голова кружилась от таких заумных разговоров. А теперь она поднаторела делать переводы на язык простых людей. И в переводе получалось примерно следующее: Воррагам сначала поинтересовался, готов ли тираж, который заказчики ждут, и остался доволен, потому что с тиражом проблемы не было. А затем Воррагам закаркал насчёт каких-то секретных списков, украденных то ли из дворца, то ли из какой-то избушки на курьих ножках. А вслед за этим опять пошли непонятки, игра в дурака или в прятки с применением какой-то марсианской аморфности, амбивалентности, неадекватности; опять была упомянута стагнация, пертурбация, приватность, регресс и даже лифтинг – подтяжка кожи – единственное словечко, знакомое секретуточке в этом премудром языкознании, похожем на языкотерзание.